Вспомнил сейчас интересный штрих из американской жизни. Мой сын Александр учился в низшей школе в Беркли. Когда подошли каникулы, его товарищ по школе, сын нашего соседа, спрашивает Александра, что он собирается делать в летнее время. Тот, несколько удивленный вопросом, отвечает:

— Как что делать? Ничего не делать — отдыхать.

Товарищ, в свою очередь, удивляется:

— То есть как отдыхать? Разве это возможно?

— А ты что собираешься делать? — спрашивает Александр.

— Я? Деньги зарабатывать. Поеду на ферму и наймусь либо фрукты и овощи собирать, либо коров доить.

Русского «маменькиного сынка» сильно поразило это «поеду коров доить». Пришел он домой и, весьма удивленный, передал нам происшедший разговор. А на другой день приходит ко мне его товарищ, мальчик лет одиннадцати; родители его были состоятельные люди. Мальчик обратился ко мне с просьбой дать ему работу по производившейся в то время окраске моего дома. Я отослал маленького просителя к русскому, который взял у меня подряд по окраске. Тот принял его из расчета один доллар в день и засадил его в такое место, где мальчишка портил краской штаны и рубашку на два доллара в день. Но эти два доллара были отцовские, а доллар плюс практика остаются за ним.

Дочь моя, Татьяна, поступила в колледж. Школой она была довольна, но часто возмущалась условиями жизни в Америке. В первый год нашего пребывания в Сан-Франциско зима выдалась холодная. Утром, чтобы попасть в школу вовремя, надо было рано вставать. Ощущение холода, когда только что соскочишь с постели из-под ватного или мехового одеяла, — не особенно приятно. Температура за ночь упадет до ноля градусов, а тут изволь одеваться. Вот наша Таня и возмущается.

— Ну уж, — говорит, — пресловутая эта Калифорния! Одно наказание Божие! То ли дело у нас в Китае: там и зимой в доме теплынь.

В Беркли у нас в доме было установлено паровое отопление, но никто из молодежи по утрам не хотел подбросить угля в котел, и естественно, что бедняжка Таня замерзала.

В Америке со мной произошло еще одно печальное происшествие, надеюсь, уже последнее в моей жизни. В 1930 году я собрался в путешествие по Европе, в компании сына Василия и племянника Владимира Петровича, вместе с их женами. Ехали с намерением осмотреть все достопримечательности Европы, также и Америки. Маршрут наш предполагался через Нью-Йорк в Европу. К сожалению, непредвиденный несчастный случай расстроил все наши планы.

Мы остановились на два дня в самом крупном промышленном городе Соединенных Штатов, Чикаго. Утром с племянником осмотрели знаменитую на весь мир скотобойню, после чего, вернувшись в центральную часть города, позавтракали в ресторане и отправились в находившийся напротив ресторана, на берегу озера, на большой открытой площади, Музей искусств. Когда мы проходили через площадь, по которой в двух направлениях, разделенных бульваром, двигались автомобили, в нескольких шагах от ресторана на нас налетел вывернувшийся из боковой улицы автомобиль. Племянник успел отскочить в сторону, меня же автомобиль подмял под себя, превратив чуть не в котлету: оказалась разбитой голова, вывернуты шейные позвонки и сломана нога. Меня в бессознательном состоянии отправили в находившийся близ места происшествия большой госпиталь и поместили в отдельную палату. Врачи госпиталя находили, что надежд на выздоровление мало. Десять дней пролежал я без сознания, ничего не зная и не помня о происшедшем со мной. Когда же я пришел в себя и мне рассказали все случившееся и сказали, что я нахожусь в опасном состоянии, я, совершенно не сознавая всей серьезности положения, ответил: «Врачи всегда склонны преувеличивать опасность». Боли я в то время не чувствовал, только не мог повернуть шею.

Пятьдесят дней провел я на излечении в госпитале. Врачи главное внимание обратили на повреждения шеи и черепа; опасались кровоизлияния в мозг. На ногу же внимания обращали мало, считали, что это дело пустое, легко исправить. Лежать мне пришлось не очень удобно, потому что шею, для исправления, подтянули кверху, а ногу залили гипсом. В результате голову и шею мне действительно поправили, но зрение после сотрясения головы перестало быть нормальным: все отдаленные предметы кажутся двойными. Правда, этот недостаток нисколько не мешает мне читать и писать. Глазные врачи признали, что зрение может исправить только время, медицина же в данном случае бессильна. Должен сказать, что, несмотря на мой восьмидесятилетний возраст, зрение у меня вообще великолепное, если исключить указанный недостаток, причиненный несчастным случаем.

Хуже обстояло у меня дело с ногой. Кость зашла за кость, и привести их в надлежащее положение не удавалось. За пятьдесят дней лежания в госпитале не появилось никаких признаков срастания костей в новом их положении. Попытка поставить кости на прежнее место — под наркозом, с помощью трех дюжих студентов-практикантов, которые растягивали ногу не за страх, а за совесть, — закончилась неудачей: спустя некоторый промежуток времени оказалось, что кости загипсованной ноги вернулись в старое положение, то есть одна кость надвинулась на другую. Лежать в госпитале мне уже надоело, в Чикаго в это время насту пила сильная жара, и я выехал в Сан-Франциско. Передвигаться мне приходилось, пользуясь парой костылей; сломанная, бессильно болтавшаяся нога причиняла мне много беспокойства.

В Сан-Франциско посетивший меня на квартире профессор французского госпиталя в категорической форме заявил: «Ни гнилое дерево, ни гнилые кости никогда не могут срастись. Необходимо подпиливание кости в местах излома». Наслышавшись об алчности американских врачей, я не отнесся с полным доверием к его словам. Кроме того, я побоялся новой мучительной процедуры с моей ногой, да и уверенности не было в благоприятных результатах этой операции. По советам окружавших меня лиц я решил еще обратиться к специалисту по изломам костей, профессору Калифорнийского университета, имевшему и частную практику. Профессор прислал ко мне на дом своего ассистента, который осмотрел меня и пришел к заключению, что кость может срастись без всяких операций. На другой день приехал сам профессор и полностью подтвердил мнение своего ассистента. На следующий же день он снял мерку с ноги, чтобы приготовить для нее специальный браслет, и, уезжая, сказал: «Будем надеяться, что теперь нога скоро срастется». И действительно, через месяц кости срослись, нога и до сих пор служит отлично, я не хромаю. Единственное последствие излома — нарушенная циркуляция крови.