— Садись, — сказала она и протянула ему еду. — Ты должен это съесть.

Он взял тарелку и уставился на нее, продолжая стоять. Она отвернулась и взяла свою тарелку. Потом убрала газету и сдвинула продукты на край стола.

— Садись же, — повторила она.

Он переместил тарелку из одной руки в другую. Но продолжал стоять. И тут Сэнди заметила на столе лужицы воды. Было слышно, как вода капает со стола на линолеум. Сэнди опустила глаза: на полу, рядом с лужей воды, белели босые ноги мужа. Более странного зрелища она не могла себе представить. Но не знала, как с этим быть. Лучше всего, пожалуй, подкрасить губы, надеть пальто и уехать на аукцион. Но Сэнди не могла оторвать взгляда от ног мужа. Поставив тарелку на стол, глядела на них до тех пор, пока они не ушли из кухни и не скрылись в гостиной.

Этот слепой — старый приятель моей жены — сейчас едет к нам. У него самого жена умерла. Он был в Коннектикуте — навещал родителей покойной. И оттуда позвонил моей жене. Они обо всем договорились. Он приедет поездом — всего часов пять езды, а моя жена встретит его на вокзале. Последний раз они виделись десять лет назад — одно лето она работала у него в Сиэтле, — но все это время не теряли друг друга из виду. Записывали свои письма на магнитофон, а пленки посылали по почте. У меня его визит радости не вызывал. Кто он мне, в сущности? Да и его слепота меня смущала. Слепых я представлял себе только по кинофильмам. Они там еле двигались и никогда не смеялись. Иногда их водили собаки-поводыри. Словом, слепой человек в доме — не подарок.

В то лето в Сиэтле ей очень нужна была работа. Деньги кончились. Парень, за которого она в конце лета собиралась выйти замуж, учился в офицерской школе. Денег и у него не было. Но она любила его, и он любил ее… дальнейшее понятно. В газете она наткнулась на объявление: ТРЕБУЕТСЯ ПОМОЩНИК — чтение для слепого и телефонный номер. Она позвонила, ее пригласили зайти и сразу же наняли. Она работала у него целое лето. Читала ему документы, отчеты и тому подобное. Помогла ему наладить работу в окружном отделе социального обеспечения. Они, моя жена и этот слепой, подружились. Откуда я знаю? Она сама мне рассказала. Рассказала и еще кое-что. Когда она работала последний день, слепой спросил, можно ли ему потрогать ее лицо. Она разрешила. Он трогал щеки, нос… и даже шею! Она до сих пор не может этого забыть. Даже пыталась написать об этом стихи. Она пишет стихи раза два в год, после особенно важных для себя событий.

Когда мы с ней начали встречаться, она показала мне это стихотворение. Там описывались его пальцы и как они ощупывали ее лицо. И что она чувствовала, и какие у нее возникали мысли, когда слепой дотрагивался до ее носа и губ. Помню, стихотворение мне не понравилось. Ей я этого, конечно, не сказал. Может, я вообще не понимаю поэзии. Во всяком случае, если я и беру что-нибудь почитать, то уж, ясное дело, не стихи.

Первого своего мужа, а тогда — будущего офицера, она любила с детства. Ну да ладно. Речь о том, как напоследок она разрешила слепому ощупать свое лицо, рассталась с ним, вышла замуж за своего возлюбленного — его к тому времени уже произвели в офицеры — и уехала из Сиэтла. Но она и слепой не забывали друг друга. Она дала о себе знать примерно через год. Позвонила ему ночью с военно-воздушной базы в Алабаме. Ей хотелось поговорить. Поговорили. Он попросил ее записать на магнитофон, как она живет, а пленку прислать ему. Она так и сделала. Рассказала ему о муже, об их гарнизонной жизни. Говорила, что написала стихотворение, в котором есть строки и о нем. Рассказала про другое стихотворение — о том, каково быть женой военного летчика. Стихотворение, правда, еще не закончено. Слепой тоже записал рассказ о себе на магнитофон и отослал ей. Она ответила тем же способом. И так продолжалось несколько лет. Военного летчика перевели на новую базу, потом на другую. Она присылала магнитофонные ленты с военно-воздушных баз Муди, Мак-Гир, Мак-Коннел и, наконец, с базы Трэвис, близ Сакраменто, где однажды ночью она почувствовала себя бесконечно одинокой, оторванной от людей, с которыми ее сводила кочевая жизнь. Больше мне не вынести, решила она и проглотила все таблетки из аптечки, запив их целой бутылкой джина. Затем легла в горячую ванну и потеряла сознание.

Умереть она не умерла, зато тяжело заболела. Ее рвало. Офицер — стоит ли называть его имя? достаточно того, что она была влюблена в него с детства, чего же еще? — вернулся домой, нашел ее в ванной и вызвал «скорую помощь». Позднее она и это все записала на магнитофон, а пленку отослала слепому. Год за годом она записывала на магнитофон самые разные вещи и отсылала слепому. Если не считать того, что пару раз в год она писала стихи, говорящие письма слепому были ее единственным развлечением. Потом она рассказала слепому, что решила пожить одна, без своего офицера. Потом — о том, что развелась. Мы с ней начали встречаться — она рассказала ему и об этом. Похоже, она ему вообще все рассказывала. Однажды она предложила мне послушать пленку, которую получила от своего слепого. Это было около года назад. Там есть и о тебе, сказала она. Хорошо, решил я, послушаю. Я налил ей и себе виски, и мы устроились в гостиной. Она поставила пленку на магнитофон, покрутила пару ручек. Нажала кнопку. Что-то скрипнуло, и раздался громкий голос. Она уменьшила громкость. Сначала он нес какую-то ахинею, а потом я услышал свое имя — его произнес слепой, которого я и в глаза-то не видел! Он сказал: «Из всего, что ты рассказала о нем, можно сделать вывод…» Тут постучали в дверь, что-то там случилось, и больше мы эту пленку не слушали. Может, оно и лучше. Я услышал все, что хотел.

И теперь этот самый слепой ехал ко мне домой.

— Может, мне взять его с собой в кегельбан? — спросил я жену.

Стоя около раковины, она резала картофель. Отложив нож, повернулась ко мне.

— Непременно! Если ты любишь меня, — сказала она. — Ну, а если не любишь, то что ж… Но вот если бы у тебя был друг, какой угодно, и он бы приехал к тебе, то я бы в лепешку разбилась, чтоб ему угодить. — Она вытерла руки кухонным полотенцем.

— У меня нет слепых друзей, — сказал я.

— У тебя вообще нет друзей. Вот так-то. Кроме того, у него, черт возьми, недавно умерла жена! Ты что, не понимаешь? У человека жена умерла!

Я промолчал. Она немного рассказала о жене слепого. Ее звали Бьюла. Бьюла! Надо же! Такие имена только у цветных и бывают.

— Он был женат на негритянке? — спросил я.

— Ты что, рехнулся? Спятил, да? — Она взяла картофелину. Картофелина выскользнула у нее из рук и закатилась под плиту. — Что с тобой? Напился?

— Просто спросил, — сказал я.

Вот тогда жена и обрушила на меня массу подробностей, до которых мне, собственно, и дела не было. Но я налил себе виски с содовой и сел у кухонного стола: слушать. Постепенно получилась такая картина.

Бьюла начала работать у слепого в то лето, когда моя жена уехала из Сиэтла. Очень скоро Бьюла и слепой поженились, сочетались церковным браком. Свадебная церемония была очень скромной — кому охота идти на такую свадьбу? — новобрачные да священник с женой. Но это все же был настоящий церковный брак. Он говорил, что так захотела Бьюла. Видимо, уже и тогда у Бьюлы был рак горла. Восемь лет они были неразлучны — неразлучны, это словечко моей жены, — а потом здоровье Бьюлы резко ухудшилось. Она умерла в больнице Сиэтла. Слепой сидел у кровати и держал ее за руку. Они поженились, вместе жили и работали, спали вместе, — как же без этого-то? — а потом ему пришлось похоронить ее. И при всем этом слепой, черт бы его побрал, понятия не имел, как выглядит эта женщина. Это выше моего разумения. Мне стало даже жаль его. А потом я подумал, до чего же тяжело приходилось его жене. Вообразите женщину, которую возлюбленный никогда не видит. Женщину, которой не говорят даже самого простого комплимента. Женщину, муж которой никогда не знает, грустное у нее лицо или веселое. Она могла вообще не пользоваться косметикой — а какая ему разница? Взбреди ей такое в голову — и она могла бы выкрасить лицо зеленой краской, засунуть булавку в нос, носить желтые брюки с розовыми туфлями — все едино! И вот она умирает, слепой держит ее руку, из невидящих глаз льются слезы — я будто сейчас вижу это; может, перед смертью она подумала: скоро я умру, а он так и не узнает, как я выгляжу. После смерти жены у Роберта осталось немного денег, полученных по страховке, и половинка мексиканской монеты в двадцать песо. Другая половинка легла в могилу, вместе с покойной. Очень трогательно.