Одним холодным мартовским днем месье Ней прибыл с видом очень довольного собой человека. Раздав детям леденцы, он призвал Эдит и Аделину и сделал удивительное объявление:

– Я перебирал старые бумаги и кое-что обнаружил. Вы знаете, каков возраст мадемуазель Бак?

– Ей уже точно больше девяноста, – предположила тетя Аделина.

– Нынешним летом ей исполнится ровно сто лет! И у меня есть документы, где указана дата ее рождения.

– Это доказательство вашей щедрости и заботы, которой вы ее окружали все эти годы, – заявила Аделина.

– Да, так. И мы устроим в честь этого события праздник. Мадемуазель Бак будет участвовать, даже если смысл происходящего до нее не дойдет.

– Вы так добры, месье.

– Но это еще не все! Вы подумали о том, как этот юбилей скажется на нашей репутации? Редкий приют для стариков может похвастаться жильцом такого возраста. Мы попадем на первые полосы! Нас назовут лучшим заведением подобного рода в Париже!

Эдит еще ни разу не видела стряпчего в таком возбуждении.

– Вы сообщите мадемуазель Бак? – спросила она его.

– Да, думаю, надо это сделать. Сию минуту пойду и сообщу, даже если она ничего не поймет.

И он торопливо вышел из комнаты.

Они прождали его не менее получаса.

Нашла его Эдит. Он лежал в холле перед портретом дочери. Упал ли он на пути к мадемуазель Бак или уже исполнил свою миссию, когда это случилось, – этого Эдит не могла сказать, однако было ясно: с месье Неем случился удар и он уже не дышит.

Прибыв из Монте-Карло, Ортанс все организовала быстро и без лишних слов. Проследила за тем, чтобы на похоронах присутствовало человек двадцать клиентов и соратников по благотворительным начинаниям, в том числе Жюль Бланшар. Это внушительное собрание, несомненно, порадовало бы ее отца, если бы он его увидел. Священник, посещавший при жизни Нея его заведение, сказал краткую речь, в которой упоминались некоторые факты из родословной, включая намек на возможную связь с Вольтером, и превозносилась неутомимая деятельность стряпчего на стезе обеспечения удобства и довольства всех тех, кто находился на его попечении.

Как оказалось, Ней успел сделать кое-что и для себя, а именно приобрел участок на кладбище Пер-Лашез: пусть не совсем там, где размещалась могила его выдающегося родственника – среди других наполеоновских военачальников, – но в пределах видимости оттуда.

Вскоре после погребения Ортанс снова отбыла на юг, велев Аделине и Эдит содержать дом престарелых обычным порядком вплоть до ее возвращения в мае.

Кончалась вторая неделя мая, когда Ортанс наконец вернулась из Монте-Карло, но не одна: с ней был очень красивый смуглокожий господин по фамилии Иванов, которого она представила как своего финансового советника.

– Иванов – это же русская фамилия? – обратилась к нему тетя Аделина.

– Да, русская, – ответил он. – Но моя мать была из Туниса.

Блестящие черные волосы месье Иванов носил зачесанными назад, и его одежда была отменного покроя. Говорил он мало, но неизменно держался возле Ортанс.

Она же провела в доме отца месяц и почти каждый день заглядывала в приют. Тетя Аделина рассказала ей о желании отца отметить столетний юбилей мадемуазель Бак, но Ортанс заявила, что слишком занята и с этим придется подождать.

Как-то раз она явилась в сопровождении пожилой пары и провела два часа, обходя с ними весь дом, заглядывая в каждую комнату.

В середине июня, ближе к вечеру, когда Тома и Эдит уже уложили детей и сидели в комнате тети Аделины, Ортанс в сопровождении месье Иванова зашла к ним, чтобы сообщить важную новость.

– Я возвращаюсь в Монте-Карло, – сказала она. – Этот дом продан. Новые владельцы не нуждаются в помощи, так что вам придется уехать отсюда. Они вступают в права завтра, но вы можете жить здесь еще две недели.

– Нам некуда идти! – запротестовал Тома.

– У вас целых две недели. – Она пожала плечами. – Этого вполне достаточно, чтобы что-то придумать, по крайней мере временно. – Затем она обратилась к Иванову: – В холле висит мой портрет. Заберите его. Он принадлежит мне. А я пойду попрощаюсь кое-кем с из постояльцев.

Тетя Аделина, Тома и Эдит молчали, огорошенные известием, месье Иванов удалился снимать со стены картину, а Ортанс отправилась наверх. Эдит спохватилась и пошла вслед за ней. Она не собиралась сдаваться без сопротивления.

– Мадемуазель Ортанс, неужели вы не можете дать нам немного больше времени? У меня четверо детей.

– Вам придется что-нибудь придумать. Я дам вам хорошую рекомендацию.

– Мы с моей тетей много лет работали на вашего отца. Разве он никак не захотел поблагодарить нас за службу?

– Нет.

Не останавливаясь, Ортанс поднялась под самую крышу. Эдит осталась стоять в коридоре, а дочь покойного юриста вошла в комнату мадемуазель Бак. Там было тихо.

– Мадемуазель Бак, – отчетливо произнесла Ортанс Ней, – вы меня слышите?