Unknown
Шрифт:
Государственный совет также сделал запрос. Отвечая на него, Столыпин заявил: «Из-за несогласий между палатами не могут страдать интересы страны. Законодательные учреждения обсуждают и голосуют, а действует и несет ответственность правительство». В том же духе он выступил и в Думе. Октябристская газета справедливо указывала: «Отсюда недалеко до низведения роли законодательных палат к чисто формальному санкционированию правительственных законопроектов без права критики и тем более без права их отклонения». А «отсюда уже один шаг до полного упразднения законодательных учреждений»[663].
Правые и националисты возражали против запросов. Позиция их была очень проста. Граф А. А. Бобринский охотно признал, что «издание высочайшего указа 14 марта 1911 г. о введении земских учреждений в шести западных губерниях не соответствует точному смыслу ст. 87 Осн. Зак.». Но это не имеет ровно никакого значения: «Несоответствие это... не должно бы служить основанием для запроса, ибо самый акт, по поводу которого запрос предъявлен, есть волеизъявление верховной самодержавной власти, являющейся источником закона»[664]. Иначе говоря, царь имеет право в любой момент нарушать и отменять любые законы, в том числе и Основные, потому что он самодержец — «источник закона».
То же самое заявил от имени националистов А. А. Мотовилов. «Мы считаем, — говорил он, — что державный хозяин земли русской имеет всегда не только право, но и святую, искони дарованную ему возможность временно приостанавливать действия того учреждения, которому жизнь он сам дал, а поэтому мы не находим никакой неправильности в действиях председателя Совета Министров...» [665].
Речь Маркова 2-го служит превосходной иллюстрацией к ленинской мысли о том, что вопрос о «конституции» — это вопрос о соотношении классовых сил. «Я, гг.,— начал курский «зубр», насмешливо обращаясь к либералам,— имел в виду с вами побеседовать о конституции». «Гг., уверяю вас, вы достойны жалости; никакой конституции у нас не было, нет и не будет... и нарушать то, чего нет, невоз
можно». «Ведь вы, гг. конституционалисты,— издевался он,— вы не должны забывать, что вы опираетесь только на бумажный закон и за вами нет никакой силы; эти же господа (указывая налево), когда они резко, быть может, даже иногда грубо, нападают на правительство, то за ними есть сила, сила решимости идти на революцию, идти на баррикады, а вы, гг. (обращаясь к центру), на баррикады не пойдете, уверяю вас (смех)... так что же за вами? Вы пугаете вашими картонными мечами, размахиваете вашими бумажками, а вам скажут: уходите прочь,— и вы уйдете и будете трястись от страха. К чему же еще такой грозный тон принимать? Это вам не идет, это вам не к лицу» [666]. Это была уничтожающая и совершенно справедливая оценка октябристско-кадетских «либералов».
Однако в позиции правых и националистов была та существенная разница, что, оправдывая роспуск Думы, правые одновременно резко нападали на. Столыпина. Сделано это было Пуришкевичем. О действиях председателя Совета министров, заявил он, «только один холоп может молчать». Столыпин «низринул авторитет и значение Государственного Совета». Он «позволил себе сосчитаться, крича всюду о закономерности, с председателем правых Государственного Совета П. Н. Дурново...», хотя его заслуги «не могут сравниться в смутные годы с заслугами П. Н. Дурново...» Он потребовал «выдать головой себе своего политического противника, одного из самых выдающихся, сильных, мощных и талантливых людей России». Дальше шло главное. «Я понимаю,— говорил Пуришкевич,— стремление Столыпина попасть в Бисмарки, но для того, чтобы попасть в Бисмарки, нужно отличаться проницательным умом и государственным смыслом; а в этом поступке нет ни проницательного ума, ни государственного смысла..., ибо, говорю я, если Столыпин за все время своего управления говорил об успокоении и не добился успокоения, если он говорил об усилении России и не добился усиления, то он этим шагом достиг и добился одного — добился полного объединения, за малым исключением, всего благомыслящего русского общества в одном: в оппозиции самому себе» [667].
Октябристы, конечно, выступили в защиту попранной «конституции». Но их положение было трудное. Отвечая на упрек своего бывшего соратника Гололобова, справедливо заметившего, что октябристы не имеют никакого морального права для протеста, так как сами сидят в Думе благодаря изданному в нарушение Основных законов третьеиюньскому избирательному закону, барон А. Ф. Мейендорф возразил: «Но... не все ли гг. члены Государственной Думы заседают здесь по акту 3 июня?...» [668]. Таким образом, октябристы лишний раз разоблачили самих себя и Думу в целом.
Кадеты использовали «парламентский» кризис, чтобы вновь предложить октябристам пойти на «левый центр». «Ведь он (Столыпин.— А. А.),— говорил Милюков,— давно хочет от вас отделаться, и вот наступает для него удобный политический момент».' Шидловский оправдывался, говоря, что «центр» своим поведением не давал основания правительству рассчитывать на то, что проведенная им мера может встретить его согласие. «Я рад был бы этому объяснению, как я рад вообще настроению, созданному в нашем центре,— особенно если это настроение окажется прочным. Но я все-таки должен сказать: не потому к вам не обратились, что боялись вашего неодобрения, не потому, что боялись, что вы разрушите в корне эту меру, если о ней узнаете. К вам не обратились потому, что считали согласие ваше у себя в кармане». Дальше шло предложение союза: «Прошлого не воротишь. Не надо скрывать от себя, что Дума ранена смертельно»[669].
Но октябристы и на этот раз во всем остались верны себе. Сразу же после роспуска Думы фракцией было «единодушно постановлено»: 1) довести до сведения Столыпина, что проведение законопроекта о западном земстве по 87-й статье фракция считает незакономерным и поэтому будет голосовать против него, когда он попадет в Думу; 2) в случае применения 87-й статьи внести запрос о незакономерных действиях председателя Совета министров; 3) в этом же случае обсудить вопрос о коллективном сложении с себя депутатских полномочий[670]. Накануне заседания, 12 марта, Родзянко, П. В. Каменский и др. посетили Столыпина и сделали ему заявление