На низких серых тучах вдали дрожал темный вороненый отблеск. Там за льдами было свободное море: темный отблеск молчаливым языком примет говорил об этом. Но они не знали этого языка, а если бы и знали — это не помогло бы им.

Изредка первая фигура, спотыкаясь, падала на колени и затем валилась ничком, вытянув руки, и сейчас же ложилась в снег и задняя, как бы подстерегая ее движения.

И как только первая подымалась, за ней тенью вставала вторая, начиная опять трагический круг. Два дня и две ночи продолжалась эта смертельная игра, когда наконец первая круто повернулась и пошла, рыча и захлебываясь, на отставшую.

В первой тени никто из знавших не узнал бы бывшего короля воздуха, лейтенанта Гильоме. Черная щетина проросла сквозь его облупившуюся кожу. Кожа отлипла пластами и висела со щек, как слезающая чешуя змеи, делая и без того изуродованное лицо фантастической маской пятнистой чумы. Полопавшиеся губы кровоточили, и челюсть по-звериному выдвинулась вперед.

Он шел, шатаясь, и по-волчьи лязгал зубами, ощерившийся, дикий, вытягивая вперед хватающие воздух руки.

Вторая фигура остановилась, вздрогнула, жалко, по-собачьи, заверещала и, осунувшись на колени, смотрела на подходящего Гильоме, тоже оскалив мелкие белые зубы. Лицо ее было так же искажено и изломано зверьим преображением.

Не дойдя несколько шагов до нее, Гильоме опустился на снег и пополз на четвереньках, пригибаясь и задирая кверху голову.

Жаклин шарила левой рукой по снегу. Осколок льда попал ей под рукавицу, она ухватила его и с визгом бросила в подползающего противника. Осколок слабо взлетел и пролетел мимо, и в ту же минуту бросок навалившегося тела опрокинул ее навзничь. Руки, цепкие, как когти, зашарили у ее горла.

Тогда неистовый страх воскресил в ней человечье, и воющим голосом она закричала высоко и звонко:

— Альфред… Альфред… Опомнись!

Руки упали с ее шеи. Человек лежал вниз лицом, скреб снег пальцами, оставляя на нем капли крови, и глухо рыдал.

Она наклонилась над ним; она быстро и нежно гладила его меховую одежду, неразборчиво бормоча смутные, уже забытые ласковые, уменьшительные имена, всплывшие в проясненном болью сознании.

Она старалась поднять его отяжелевшую, измученную голову. Сама изнемогающая, теряя остатки сил, она думала о нем, и ей хотелось только облегчить его тяжесть.

Ho он упрямо упирался в снег и мычал.

Потом он дернулся, вскочил на ноги и, заплетаясь, побежал от нее.

У нее не было силы подняться вслед за ним; она только со стоном протягивала вслед падающие руки.

Гильоме отбежал недалеко и опять упал. Приподнявшись, он стиснул виски и, качаясь взад и вперед, ошеломленный и раздавленный, пусто смотрел перед собой.

Взгорбья льдин, снега, горизонт шатались и кружились в беспорядочной пляске. Все было смутно, неверно и томительно бело. В этой белизне глаза искали какого-нибудь цветного пятнышка, за которое можно было бы зацепиться, чтобы остановить кружение серебряно-белой карусели.

И вдруг ему показалось, что за торосом, шагах в сорока, выплыли из белеси три крошечные черные точки. Он отнял пальцы от висков и потер веки. Точки не исчезали. Он приподнялся. Точки зашевелились.

Он еще раз протер глаза. Кисея, застилавшая зрение, прояснилась, и он увидел на вершине тороса желтовато-белый силуэт медведя.

Медведь стоял и нюхал воздух, вытягивая длинную злую морду.

Гильоме, не сводя с него глаз, тихо поднимался, опираясь на руки, и наконец встал во весь рост. Медведь по-прежнему стоял не двигаясь.

Он понимал положение. Он видел, что перед ним только двое, и эти двое в таком состоянии, что не могут сопротивляться. Он стоял и ждал, когда они упадут, чтобы больше не встать.

Медведь был здоров и сыт. Он не торопился, он мог ждать долго.

Гильоме оглянулся на Жаклин. Она лежала неподвижно. Тогда, тихо пятясь от медведя, он начал подползать к ней. Ему нужно было в эту минуту ощущать близость другого человеческого, хотя и бессильного тела.

И по мере того как он отходил, медведь осторожно и бесшумно опускался за ним с тороса на гладкий лед.

Доползши до Жаклин, Гильоме затормошил ее.

Дикий и всклокоченный, он тряс ее за плечо и выбрасывал хриплым шепотом рвущиеся слова:

— Жаклин!.. Жаклин!.. Там… там… видишь, белый… Он пришел за нами… Но я убью его… У нас будет мясо… Мы будем жить, Жаклин… Жить.

Она трудно повернулась на бок и мутно смотрела на три черные точки — нос и глаза медведя. Потом, как будто поняв, забормотала в свою очередь:

— Да, да!.. Альфред… Убей его… Мы должны жить.

И словно в ее словах был ток, толкающий вперед, пробудивший память о прошлом, Гильоме, качнувшись, встал и, как бык, грузно пошел на медведя.