Зато очень удобно аккуратно требовать выполнения обязательств и погашения долгов, учета векселей и выплаты процентов. Вежливо, спокойно и по-европейски дотошно. Стиль администратора пана Болеслава, надо полагать. Может, он не поляк, а все-таки немножко немец? Скажем, по материнской линии? Наличие какой-нибудь мамы-Штольц объяснило бы природное стремление к «орднунгу» в сонном царстве Обломовых. Надо при случае выяснить это у референта Сердюка, Безпека-то обязана знать такие тонкости.

Референт Сердюк между тем вовсю крутил головой, зачарованно следя за четкой и слаженной поступью почетного караула, который теперь совсем не напоминал конвой. Первоклассный дипломатический эскорт — другое дело. Пестрого музейного тряпья образца 1812 года теперь как не бывало: бравые молодцы в прекрасно пошитых штатских костюмах грамотно печатали шаг и тянули носок, ухитряясь в то же время не выглядеть ходячими роботами с застывшими напряженными физиономиями. Улыбки на бравых лицах эскорта похожи были на естественные, от пиджаков ненавязчиво пахло дорогим парфюмом, рации «уоки-токи» во внутренних карманах музыкально попискивали в такт шагам. Швейцарская гвардия, да и только.

— Красиво идут, — завистливо шепнул мне на ухо Сердюк. — Интеллигенция... Куда там нашему быдлу!

Первая фраза показалась мне очень знакомой, однако я не смог сообразить, откуда мой референт ее выкопал. Из какой-то телерекламы, не иначе. Любимый отдых Сердюка — торчать у телевизора и переключать каналы. При этом передачи на ридной украиньской мове-нэньке этот тип нахальным образом игнорирует. Патриотизма ни на грош.

— Ведите себя прилично, господин референт, — вполголоса посоветовал я своему спутнику. — И не забудьте, что по штатному расписанию вы еще и переводчик премьер-министра. Перекладач першого министра, розумиете?

— Трохи розумию, — кислым голосом прошелестел Сердюк. — Со словарем. Сами ведь знаете, Василь Палыч: детство в Донецке, школа КГБ в Москве... Разве я должен здесь чего-то переводить? — опасливым шепотом добавил он и покосился на почетный караул.

— А як же! — с серьезным видом ответил я, решив немного попугать референта. На такую высокую встречу я брал его впервые, пусть слегка понервничает. — Протокол, пан перекладач.

— Перекладаты усю розмову? — мигом струхнул несчастный Сердюк. Как видно, служба в Безпеке не приучила его к нештатным ситуациям такого рода. Он бы, наверное, сейчас предпочел ночной десант в горах Джанкоя, с одним лишь ножом в зубах. — Усю? Вид початку до конца?.. до кинця?

Сжалившись над референтом, я отрицательно помотал головой.

— Тильки привитання, — тихо объяснил я. — Приветствие. Хоть с этим-то справитесь?

Конечно, во время протокольных мероприятий такого уровня обеим сторонам официально предписывалось вести весь диалог на своих государственных языках. Другое дело, предписание это пока никем у нас не выполнялось. В высших эшелонах трудолюбиво корпели над учебниками, истово зубрили мову, но всеми тонкостями языка Шевченко и Коцюбинского еще никто не овладел. Даже разговорный украинский самого пана президента нашей республики еле-еле тянул на суржик харьковского розлива. Пан президент всю жизнь проработал директором электробритвенного завода-гиганта на Харьковщине. Кто же знал, что в конце века нам обломится независимость? Она же незалэжность.

— Це я зможу зробыты, — успокоился Сердюк. — Приветствие у нас на мове будет... будет... Вот! «Доброго ранку», верно?

— Почти, — вздохнул я. — Так, немного промахнулись во времени.

«Доброго ранку» было часов шесть назад, когда в утреннем аэропорту нас встречал мой российский коллега, премьер-министр Шлычков со свитой. На летном поле было довольно прохладно, и мы сократили процедуру до минимума. Торопливо обняв меня и церемониально чмокнув в щеку (для этого низенькому Шлычкову пришлось встать на цыпочки), премьер сунул мне хлеб-соль на рушничке и поспешил к другому самолету, на котором немедля отбыл в Брюссель. Я не обиделся на краткость ритуала встречи: за два дня до выборов Москва надеялась получить от МВФ внеочередной беспроцентный валютный транш на развитие демократии в России...

Сердюк тактично тронул меня за рукав, отвлекая от воспоминаний. Я снова вернулся в Кремль. Штатские гвардейцы уже завершили свой марш и теперь красиво выстроились у входа в Екатерининский зал. Фотографы числом около полудюжины направили свои объективы на закрытые двери. Невидимый оркестрик под управлением фортепьяно сыграл сначала гимн Александрова, а затем «Ще не вмерла Украина». Мой внутренний голос, до поры притихший, недовольно завелся снова. Внутренней Безпеке не понравилось, что начало нашего гимна сыграно-де было не в той тональности. Не сделано ли это с дальним умыслом? Не играет ли невидимый пианист на руку антиукраинскому лобби? Я мысленно призвал к порядку свою больную интуицию, напомнив про совет не стрелять в пианистов, которые играют как умеют. «Значит, плохо умеют», — огрызнулась интуиция, однако притихла.

И вовремя. Как только отзвучали последние такты обоих гимнов, двери в зал распахнулись и румяный протокольный чиновник важно, но без излишнего подобострастия объявил:

— Президент Российской Федерации.

Бац-бац — и мимо! Бац-бац-бац — и... все равно мимо. Плохим танцорам известно что мешает. А плохим стрелкам? Целых три вещи: мушка, патроны и мишень.

Первые пули из автоматов поразили деревянный столб, на котором висел почтовый ящик. С треском разлетелись во все стороны щепки. Новая порция автоматного свинца — еще выше — прямиком угодила в сам облезлый коробок для писем. Ржавое железо с гулким металлическим звуком, похожим на стон, приняло удар на себя. Терпи, старик, благодарно подумал я, поскорее пригибаясь и выхватывая из-за пояса свой табельный «Макаров». Терпи, дружище. Тот, кто висит прибитый к столбу, почему-то всегда расплачивается за других. Так уж заведено у нас, у людей.

Стрелки из «Мерседеса» взяли ниже, но теперь я был в безопасности. От выстрелов меня надежно заслонил мощный корпус асфальтового катка, памятника несостоявшейся стройке на пустыре. Каток с легкостью выдержит не только пули, но и кумулятивный снаряд из базуки, если понадобится. Очень надежный агрегат этот каток — простой, как ручная мясорубка, и увесистый, как три тяжелых танка. Да здравствует асфальт, мысленно проговорил я, окидывая взглядом свое убежище. И да здравствуют строители, бросающие полезную технику в самых неожиданных местах. Под хлипким прикрытием деревянного столба с распятым ящиком я не продержался бы и минуты.