Он следил за тем, как Эйджи расхаживает по комнате в своем домашнем халатике и колдует со свечками, и гадал: известно ли ей, как она неотразима.

— Можешь не продолжать, Эйджи.

Она погасила спичку и чиркнула другой. Не то чтобы она была суеверной, но все же не стоило одной спичкой зажигать сразу три свечи.

— Я должна рассказать это тебе, Олаф. Он звал поесть, а я не могла оторваться. Я говорила ему о... сложившейся ситуации.

— О том, что он по уши втрескался в тебя?

— Я бы не сказала.— Эйджи тяжело вздохнула, когда прожужжал домофон, включила переговорное устройство и отперла посыльному,— Просто он не понимает разницы между благодарностью, дружбой и любовью.

Он долго смотрел на нее, освещенную пламенем свечи.

— Ему хоть кол на голове теши, да?

Она недовольно кивнула, подошла к столу и села.

— Ты платишь, Стивенсон.

Он с готовностью вытащил бумажник. Когда вошел посыльный, его ждал чек и чаевые. Мальчик поклонился и ушел, а Олаф поставил на стол три пухлых пакета и раскрыл какие-то белые коробочки. По квартире разнеслись экзотические запахи.

— Рассказывай дальше.

— Ладно...— Эйджи намотала на палочку знаменитую китайскую лапшу.— Я стала говорить о разнице в возрасте. Ум-м...— довольно промурлыкала она с полным ртом.— Но у него оказались очень веские контрдоводы, и поскольку я не могла их опровергнуть, пришлось сменить тактику.

— Я видел тебя в суде,— напомнил он.

— Я объяснила ему, что опекуну нельзя нарушать некие этические нормы и что суд этого не одобрит.— Задумавшись, она подцепила несколько кусочков свинины в кисло-сладком соусе.— Казалось, он это понял.

— Отлично!

— Вот и я так думала. Я считала, что он согласился со мной. Во всяком случае, рассуждал он как взрослый. А потом, уже уходя, он заявил, что не так уж трудно подождать пять недель.

На какое-то время Олаф потерял дар речи. Потом, слегка усмехнувшись, он поднял свой бокал.

— Значит, ты открыла пацану кредит?

— Олаф, это серьезно!

— Я знаю, знаю. Как ни неприятно это нам обоим, но тебе придется очень постараться, чтобы он отлип от тебя.

— Говорят же тебе, что он вел себя очень спокойно.— Заглянув в другую коробку, она обнаружила там жареного цыпленка с бобами.— Слушай, у тебя нет знакомых симпатичных молоденьких девушек, с которыми его можно было бы познакомить?

— У Линды есть одна. Пожалуй, шестнадцать ей уже исполнилось...— задумался Олаф.

— Что, у Линды такая большая дочка?

— Целых три. Она говорит, что слишком рано начала рожать и поэтому к сорока годам окончательно свихнется. Теперь я ее хорошо понимаю!

— Во всяком случае, это не повредит. Я попробую еще раз поговорить с ним, хотя надеюсь, что через неделю-другую это пройдет само собой.

— Ох, сомневаюсь...— Он протянул руку, и их пальцы переплелись.— Тебя не так легко забыть. Ты застреваешь в мозгу, как заноза.

— Значит, ты думаешь обо мне даже тогда, когда смешиваешь коктейли или флиртуешь с посетителями?

— Я никогда не флиртую с Уилом. Она прыснула.

— Я говорю о тех двух девицах, которые все время торчат в твоем баре. Блондинка и рыжая. Они всегда заказывают джин с тоником.

— А вы наблюдательны, советник!

— Это рыжая все время пялит на тебя нахальные зеленые глаза.

— Голубые.

— Ага!

Он покачал головой и рассмеялся. Надо же было так глупо попасться!

— Я дорого бы дал за то, чтобы знать твоих постоянных поклонников. Кроме того, я предпочитаю карие глаза, особенно с золотистым отливом.

— Слишком поздно,— поджала она губы, но тут же обняла его и засмеялась.— Все в порядке, Стивенсон. Но если ты будешь обращать внимание не только на ее глаза, я переключусь на Монти.

— Раз так, мне ничто не грозит. Я никогда не замечал, что у нее на носу очень симпатичные веснушки и сексуальная ямочка на подбородке.

Прищурив глаза, Эйджи шлепнула его по губам.

— Только попробуй спуститься ниже, и я утоплю тебя!

— Тогда все о'кей. Я хорошо плаваю!

Несколько часов спустя Олаф, ворочаясь в холодной, одинокой постели, согревал себя воспоминаниями. Господи, как было хорошо вместе смеяться, вместе есть палочками китайские блюда! Они угощали друг друга, давая попробовать выбранное ими, целовались, разговаривали... Свечи все таяли, таяли, а они продолжали говорить. Не о Майкле, не о работе — о множестве других вещей.