Я начал приглядываться к окружавшим меня людям: пассажирам в метро, случайным попутчикам по дороге домой. Используя прошлый опыт, старался определить: нет ли «хвоста». Если приходилось поздно возвращаться домой, старался менять маршруты. Дома, прежде чем открыть дверь, спрашивал: кто?. Словом, в своей стране жил, как во вражеском тылу, под угрозой гестаповской расправы.

Кто-то под моим окном поставил микроавтобус. Сосед, которому он мешал подъезжать к гаражу, позвонил в милицию. Сказали: «Автобус служебный, когда надо, тогда и уберут».

Было ясно — гебисты не простят мне непокорности и я ждал какой-нибудь пакости.

Прошло какое-то время, и вот в газете «Советская Россия» появилась статья «Ошибки резидента». Подпись под статьей... Ну конечно, наш знакомый — Саша. Правда, на этот раз уже в обличье «сотрудника группы общественных связей КГБ СССР».

Обзвонил знакомых, но никто эту газету не выписывал. Обратился в почтовое отделение. Оказалось, что среди тысяч подписчиков — на «совраску» подписались только трое. Один из них проживал в нашем доме, и нужный мне номер сохранился.

Саша не поступился принципами и обвинил досадившую органам «Комсомолку» в склонности к «чистой воды художественному вымыслу и буйным всплескам фантазии», к «броским сенсационным подачам даже обыкновенных материалов». Заодно зацепил всю пишущую братию: «Сегодня в литературе и в журнальной периодике все чаще всплывают всевозможные “зубры”, являя собой поразительные примеры идеологической всеядности и беспринципности». (У КГБ явная ностальгия по прошлым «добрым» временам — единая идеология, единые принципы, общее единомыслие [а точнее, единобессмыслие ], и никаких отклонений от генеральной линии!) И дальше: «Мифотворчество становится чуть ли не профессиональной потребностью для отдельных журналистов... В жизни Бориса Витмана нет даже и близко ничего такого, о чем живописует, что так ярко раскрашивает деталями журналистка молодежного издания». Такой вывод автор статьи сделал, ссылаясь все на те же следственные протоколы. А ведь сам говорил: «Мы знаем, как их стряпали!»

Для примера процитирую текст из статьи: «Война застала рядового Бориса Витмана на западной границе. В харьковском окружении он попадает в плен... был действительно ранен...» Пока совпадает, но вот дальше: 

«...Витману удалось отстать и затеряться...» Это вместо побега из плена. Попробовал бы этот «литератор» из КГБ хоть разок «приотстать» при немецком конвое... — Уже «затеряться» ему не пришлось бы.

Автор статьи продолжает: «Он пробирается в Сумы, и, как вполне лояльный «фольксдойче», является к военному коменданту оккупированного города Сумы». Здесь Комолов умалчивает, зачем «отставший и затерявшийся», раненый в ногу Витман, рискуя жизнью, пробирается в Сумы? Не проще ли было не бежать из плена, назваться фольксдойчем, владеющим немецким языком. Можно не сомневаться, немцы нашли бы ему применение... А можно было остаться в первом же селе «примаком», как поступали многие, попавшие в окружение или бежавшие из плена. «Затем, по вербовке на бирже труда, уже как Вальдемара Витмана, его направляют на работу в Германию, в трудовой лагерь г. Эссена... Здесь он работает переводчиком. Имея способности к рисованию, подрабатывает портретами с фотокарточек, продажей «остам» папирос... (тут явная промашка: в Германии не курили папирос, курили сигареты и сигары). ...Пользуясь благосклонностью администрации лагеря и лично гауляйтера Шлоссера, посещает художественную школу...» (Ничего себе, сам гауляйтер занимается рядовым пленным!..) Сразу такого и не придумаешь. Тут сама чушь взгромоздилась на нелепость.

Завершает этот бред сотрудник группы общественных связей такими словами: «Как видите, никаких чудо-подвигов...»

Кто спорит? Лично я свои действия подвигом не считаю. Здесь скорее чудо-подвиг сочинителей из КГБ.

Судите сами: какой-то неизвестный, без документов, является прямо к военному коменданту города, заявляет, что он фольксдойче... Комендант приветливо хлопает ушами и направляет его переводчиком в центр военной промышленности Германии — город Эссен. А почему бы не на курорт в Баден-Баден? Или в ставку Гитлера переводчиком? А может, проще передать его местному гестапо как подозрительную личность? Во всех случаях почему бы не проверить? Тем более что город Ярцево Смоленской области (место моего рождения) в тот период был оккупирован немцами и без труда можно было установить мою сомнительную причастность к фольксдойчам, не говоря уже о подлинности имени и фамилии. К тому же фамилия Витман скорее английская, чем немецкая (читается, как Уитмен), ее носят многие англичане, а это могло вызвать у немцев еще большее подозрение.

Надо быть полным идиотом, чтобы добровольно заявиться в комендатуру. Но для «литератора» из КГБ это несущественная деталь.

Идет жесточайшая тотальная война. Все немцы воюют или вкалывают на трудовом фронте. Рабочих рук не хватает, каждый на строгом учете. В охране лагерей старики и инвалиды. Никаких лагерных придурков (не то, что в наших советских лагерях). А тут какому-то самозваному фольксдойче сам гауляйтер благосклонность оказывает. Все трудятся не покладая рук, а Витман в художественной школе цветочки малюет! А потом гауляйтер ему немецкий паспорт на блюдечке преподносит и направляет в Вену учиться на архитектора! Такие протоколы не в архивах держать надо, а в музеях выставлять, для всеобщего обозрения, как пример несусветной тупости в следственной практике. Весьма трудно, следуя даже логике гебистов, объяснить: зачем мне, при таких, ими же отмеченных способностях и возможности выбора, избирать столь неимоверно сложный и опасный путь?.. Стремиться попасть в Эссен, в лагерь, за колючую проволоку, с вышками и овчарками, с адскими бомбежками, голодным пайком, заводским смрадом, и оставаться в Эссене до тех пор, пока вся его военная промышленность не была уничтожена? Надо же такое сочинить!

Мне довелось пройти через ужасы войны, не раз пришлось ощущать себя дешевым пушечным мясом, доверенным «бездарным мясникам», своими глазами видеть тысячи изуродованных, разорванных тел. Мне одному досталось столько, что с лихвой хватило бы на все абакумовское «войско».

Видно, Богу было угодно сохранить мне жизнь, чтобы поведать правду людям. Из всего этого безумия во мне зародилась ненависть к войне, к убийству и насилию.

Я оказался нежелательным свидетелем событий, искажение или умалчивание которых — на совести чекистов и части представителей высокого армейского начальства. Сегодня очень не хочется разоблачений. Честь мундира дороже истины. И конечно, больше всего я мешал им, как участник операций по освобождению Вены, ставший свидетелем фальсификации событий, связанных с этой операцией. Тем более, что Абакумову, тогдашнему начальнику СМЕРШа, не удалось устранить основных свидетелей с австрийской стороны, и некоторые из них, в том числе руководитель движения Сопротивления Карл Сокол, остались живы. Случайно избежал уничтожения и я. Но в 1947 году генерал Абакумов решил исправить это упущение с помощью своих лефортовских «заплечных дел мастеров». Им очень хотелось изобличить меня как изменника Родины и английского шпиона... (Мне «вышка», им — ордена!)

Комолов эту старую гебистскую стряпню сегодня пытается выдать за достоверные аргументы, забывая о том, что эта ложь опровергнута, и военный требунал меня полностью реабилитировал.

Оперируя следственными протоколами, посланник Крючкова почему-то не упомянул о допросах нацистской службы безопасности и гестапо, которым я подвергался по подозрению в подпольной антифашистской деятельности и причастности к советской или английской разведкам. Проигнорировал он и свидетельские показания австрийских участников Сопротивления. Сейчас появилась возможность ознакомить читателя с копиями подлинных документов, которые долгое время находились в закрытых архивах КГБ с грифом «СЕКРЕТНО» и «СОВ. СЕКРЕТНО».