Во время одного из посещений магазина художественных принадлежностей мое внимание привлек посетитель, объяснявшийся, как показалось, с явно русским произношением. Я не ошибся: посетитель оказался русским эмигрантом. Глеб Александрович Скворцов эмигрировал из России в конце гражданской войны. Скитался по разным странам и в конце концов поселился в Париже. Там завершил образование, стал инженером-строителем. В Эссен приехал по контракту и уже несколько лет работал в какой-то частной фирме.

Когда он узнал, что я из лагеря, то сразу проявил заметное сочувствие. Такое знакомство было как нельзя кстати. Но вскоре выяснилось, что он бывший белогвардейский офицер.

Пришлось пожалеть, что завязал с ним знакомство. Мое представление о белогвардейцах, основанное на комсомольском воспитании, разумеется, было самым неприязненным. Все же умудренный уже некоторым жизненным опытом, я не стал делать поспешных заключений. Решил получше присмотреться к нему. Тем более что другого варианта не было. Очень скоро пришлось убедиться в хлипкости и ограниченности моих предубеждений. Глеб Александрович проявил себя не только добрым, но и благородным человеком. А главное — человеком слова. Он расходовал на меня почти весь свой карточный паек, нередко оставаясь голодным.

Сначала было как-то неловко принимать его помощь, полагая, что он делает это, замаливая свои белогвардейские грехи перед солдатом Красной Армии. Его благотворительность могла быть вызвана угрызениями совести православного христианина за злодеяния в гражданскую войну. Помните, эти вырезанные на спинах пятиконечные звезды, выколотые штыками глаза!..

Но все старания убедить себя в его белогвардейской лютости, никак не удавались. Его образ и облик не соответствовали такому наработанному стереотипу. Чем больше узнавал его, тем больше убеждался в его душевной глубине и абсолютной порядочности. Во всяком случае облик Скворцова как «белогвардейца» зародил во мне серьезные сомнения в справедливости того, что закладывали в наши головы с самого детства. Действительность вносила серьезные поправки...

В моем осмыслении событий и моделировании предстоящего все больше утверждался аналитический метод. Он помогал мне в поисках истинного смысла этих событий и явлений. Он давал возможность находить выход из сложных, порой безнадежных ситуаций.

Через Скворцова я смог теперь отправить несколько писем в Сумы с обратным адресом. Ответа пришлось ждать довольно долго. Наконец пришло письмо. В нем, за прикрытием обыденных фраз, сообщался пароль для контакта со связником. Когда и как это произойдет, не сообщалось. Оставалось набраться терпения и ждать

Глеб Александрович Скворцов был одним из тех людей, расставание с которыми я пережил с болью и глубоким сожалением.

Откровенно говоря, эта странная, навязанная войной, авантюрная и малость с вывихом работа, была мне совсем не по нутру. И не столько по причине постоянной опасности (к этому можно привыкнуть), сколько из-за внезапных исчезновений: ушел, не простившись, с человеком, который для тебя сделал много хорошего, был открытым и искренним, а ты не имел права ответить ему тем же...

Лагерная охрана относилась к нам по-разному. Одни не выпускали резиновых палок из рук и по малейшему поводу сыпали удары направо и налево. Только держись — не свались. Другие были менее ретивы, а некоторые даже проявляли сочувствие.

К последним относился, например, охранник Гюнтер. Внешне нейтральный, сдержанный, он не только никогда не пускал в ход дубинку, но нередко, если это можно было сделать незаметно, помогал нам.

Еще до знакомства со Скворцовым я попытался осторожно выведать у Гюнтера: можно ли из лагеря отправить письмо на Украину «любимой девушке»? На что он ответил: «Надежды мало, но можно попробовать...»

Тогда я не решился воспользоваться его помощью, хотя он сам через какое-то время напомнил мне об этом. Мне показалось, что он с тех пор присматривается ко мне. Месяца через два, 8 ноября 1942 года, он предложил поработать у него в саду.

— В этом не было ничего необычного. Охранники часто договаривались с начальством и брали по воскресеньям не занятых на производстве рабочих для различных дел дома. Желающих поработать в огороде всегда было много: это обещало хоть какую-то прибавку к голодному лагерному рациону. А потом — возможность выйти за пределы зоны. " •

В воскресенье Гюнтер зашел за мной в барак, и мы отправились к нему. Он жил в небольшом домике на окраине города. Нас встретили его жена и мужчина средних лет — приятель Гюнтера, Эрнст. Втроем мы немного поработали в саду. А потом жена Гюнтера позвала обедать.

Беседа во время обеда была обычной, хотя Эрнст, как бы между прочим, упомянул имя своего тезки Эрнста Тельмана и вскользь нелестно отозвался о его тюремщиках — это было немало!

После обеда он отвел меня в другую комнату, и разговор принял совсем другой оборот. Эрнст назвал слегка искаженный пароль, сообщенный мне в письме из Сум.