Вопрос четвертый:

Возлюбленный Ошо,

Почему мне вечно кажется, что ты вешаешь мне лапшу на уши, когда отвечаешь на мой вопросы?

Миларепа, я всем вешаю лапшу на уши, но пока что у каждого хватало ума не признаваться в этом. Все это знают... или ты думаешь, что я тут просто болтаю с вами? Моя задача состоит именно в том, что навешать вам как можно больше лапши. И всем это известно - только никто никому об этом не говорит!

29 мая 1986 года.

Вопрос первый:

Возлюбленный Ошо,

Когда ты рассказываешь нам истории из твоих студенческих лет или из профессорской жизни, я часто спрашиваю себя, каково это было бы– учиться вместе с тобой или у тебя, и еще я твердо знаю, что без всяких сомнений я втрескалась бы в тебя по уши. Мне кажется, что твои сокурсники обходили тебя стороной, но не забывали и восхищаться. А твои собственные студенты, должно быть, просто тебя обожали. Ты тут недавно обмолвился, что ты даже как-то организовал в университете небольшую медитационную группу, и мне стало очень интересно. Мне бы безумно хотелось услышать о том, как ты влиял на жизни окружавших тебя людей. Мне интересно, следят ли они за твоими многочисленными подвигами по газетам или через друзей. Вполне возможно, что это один из тех вопросов, которые попадают под категорию чистого любопытства, но я обожаю, когда ты рассказываешь о своих ранних годах. В такие мгновения мне кажется, что я любила тебя задолго до того, как узнала.

Студенты, вместе с которыми я учился, относились ко мне сдержанно. Каждый думал обо мне по-разному. Большинство, разумеется, было настроено против меня, просто потому что я всех отвлекал. Они пришли в университет не в поисках чего бы то ни было, а просто чтобы получить степень, затем найти работу и обзавестись семьей. Меня же не волновали ни экзамены, ни дипломы; я всегда был нацелен на настоящее, на тот предмет, который преподавался в данный момент. Я хотел изучить его досконально.

Большинство студентов были против этого, потому что если каждый предмет изучать досконально, то учебный план за три года выполнить не удастся... на это не хватило бы и двух сотен лет... и все они безумно волновались об экзаменах. Мои заботы в корне отличались от их забот, наши интересы были диаметрально противоположны.

Я весь был в текущем моменте, в текущем предмете; их же не волновал сам предмет - им нужно было лишь писать свои конспекты, чтобы потом сдать экзамен. Я никогда ничего не записывал, а когда я сам стал профессором, то не позволял студентам делать заметки на моих лекциях, потому что если вы записываете, это означает, что вы нацелены на будущее, что вы не здесь и сейчас, что вы готовитесь к чему-то в каком-то другом времени.

Но даже сами профессора советуют студентам - и мне кажется, что то же самое происходит во всем мире - конспектировать их лекции, не понимая одну элементарную вещь: что когда студент записывает, он не способен полноценно воспринимать то, что ему рассказывают.

Я говорил моим профессорам: «Для меня совершенно непостижимо, что вы сами призываете студентов делать то, что, по идее, является прямым оскорблением для вас. Когда вы преподаете, учащийся должен быть полностью сосредоточен, должен слушать, впитывать, пить ваши слова. Но вас всех это не беспокоит. Вы сами советуете им писать конспекты, вы сами учите их откладывать жизнь на будущее».

Преподаватели были настроены против меня, большинство студентов также были настроены против меня, но все это были посредственные люди. Но несколько студентов все же любили меня, потому что я мог спросить то, что они боялись спросить сами, и потому что я мог спорить так свободно, как это не удавалось им самим. Эти люди веселились. В некотором роде, я стал их представителем. Их гораздо больше интересовали мои аргументы, нежели слова преподавателя, потому что мои аргументы уводили тот или иной предмет к самым его корням.

Любили меня также и несколько преподавателей. Но лишь единицы радовались мне и открыто соглашались, что мои доводы звучат более убедительно, нежели их собственные. И они предупреждали меня: «Но, пожалуйста, не забывай, что сдать экзамен поможет тебе не твой довод, а мой». Но я отвечал: «Мне совершенно нет дела до экзаменов. Какая разница, сдам я или провалюсь? Мне важно лишь, насколько естественно и искренне я себя подаю».

Когда я уже был в аспирантуре и приближался профильный выпускной экзамен, один из моих преподавателей очень за меня переживал, потому что моя работа должна была попасть на проверку к одному старому профессору аллахабадского университета, известному на весь мир индийскому философу. Звали его доктор Ранадэ, и все знали, что от него, в лучшем случае, можно добиться лишь удовлетворительной оценки. Этим он славился на всю страну. Но чаще всего студенты проваливались - таким строгими были его требования.

Моя работа также должна была лечь на его стол, так что мой преподаватель индийской философии очень переживал. Я сказал ему:

– Да будет вам. Это ведь я иду на экзамен, а не вы!

Но в ночь перед моим экзаменом он не сомкнул глаз. Он все пугал меня:

– Вот увидишь: тебя ждут неприятности. Этот человек немного чокнутый, а влияния у него столько, что никто не смеет ему перечить.

– Может, и не понадобится ему перечить, - сказал я.
– Кто знает, может, он ждет такого, как я. Может, я и выполню его требования.

Но мой преподаватель рассмеялся и сказал:

– Да ты его просто совсем не знаешь! Он уже стольких завалил, и за всю жизнь никто у него не получил высший балл. Сейчас он на пенсии, но до сих пор, помня о его имени, университеты присылают ему выпускные работы.

У меня создавалось впечатление, будто он и впрямь сам готовится сдавать экзамен. Мне оставалось лишь утешать его и просить расслабиться, отдохнуть и не портить себе нервы.

На экзамене я сделал именно то, чего он так боялся... и я не мог поступить иначе. Мой ответ на вопрос в билете был не ответом, а, скорее, началом спора, и мой профессор пришел в ужас: