Мы только погасили свечку, и тут раздался матушкин шепот:

– Что стало с деньгами?

Я вытаращила глаза:

– С какими деньгами?

– Которые я скопила, чтобы купить нам свободу. Что с ними стало?

Скай уже крепко спала, посапывая во сне. Услышав наши голоса, она заворочалась и что-то забормотала. Опершись на локоть, я взглянула на матушку, лежащую между нами:

– Я думала, ты взяла их с собой.

– В тот день я продавала капоры. Зачем бы мне понадобилось таскать деньги в кармане?

– Не знаю, – прошептала я. – Но их нигде нет. Я повсюду искала.

– Они все время были у тебя под носом. Будь деньги змеей, укусили бы тебя. Где первое лоскутное одеяло, которое ты сшила, – с красными квадратами и черными треугольниками?

Могла бы и догадаться.

– Я храню его на раме с другими одеялами. Так ты спрятала деньги там?

Мама откинула одеяло и вылезла из кровати, я со свечкой заковыляла за ней. Скай села в кровати.

– Давай вставай, – велела ей матушка. – Мы собираемся опустить раму с одеялами.

Скай со смущенным видом приблизилась к нам, а я взялась за веревку и опустила раму под громкий скрип колесиков шкива.

Матушка рылась в стопке одеял, пока не нашла одно в самом низу. Встряхнула его, и комната наполнилась запахом старого тряпья. Потом залезла под подкладку, пошарила там рукой. И, ухмыляясь, вытащила тонкую пачку, затем еще пять – все они были завернуты в муслин и перевязаны полуистлевшими бечевками.

– Ну-ка посмотрите сюда!

– Что ты нашла? – спросила Скай.

И мы рассказали ей о матушкиной работе на стороне, а потом закружились по комнате. Внимательно рассмотрев наше сокровище, мы положили деньги на раму, и я подняла ее к потолку.

Скай снова уснула, а мы с матушкой лежали с широко открытыми глазами.

– Завтра прежде всего перевяжи пачки новой бечевкой и зашей в одеяло, – попросила мама.

– Но их не хватит, чтобы выкупить нас всех.

– Знаю, мы их пока придержим.

Наступила ночь, и я начала дремать. Но перед тем как отключиться, услышала мамины слова:

– Я не надеюсь освободиться. Для меня единственный способ стать свободной – освободить вас.

13 апреля 1828 года

Дорогая Нина,

в прошлом месяце Израэль после долгих раздумий сделал мне предложение. Ты удивишься, узнав, что я ему отказала. Он не поддержал меня в желании получить духовный сан, по крайней мере будучи его женой. Как могла я выбрать человека, требующего, чтобы я отказалась от стремления реализовать себя? Я решила остаться верной себе.

Видела бы ты его. Он не может примириться с тем, что увядающая женщина средних лет предпочла ему одиночество. Ему, уважаемому всеми, красивому Израэлю. Услышав ответ, он спросил, не больна ли я и в себе ли я. Пытался втолковать всю серьезность моей ошибки. Сказал, что мне следует хорошо подумать. Настаивал на том, чтобы я поговорила со старейшинами. Будто эти люди знают, что у меня на душе.

Люди с Арч-стрит, как и Израэль, не понимают причин моего отказа. Считают, что я эгоистична и веду себя неправильно. Разве это так, Нина? Неужели я глупа? За все эти недели он ни разу не навестил меня. Я безутешна. Боюсь, что совершила самую большую ошибку в своей жизни.

Хотелось бы уверить тебя в своей решительности и стойкости, но на самом деле мне страшно, тоскливо и одиноко. Такое чувство, будто он умер, и, думаю, в каком-то смысле это правда. У меня не осталось ничего, кроме странного трепета в сердце, который напоминает, что я пришла в этот мир ради некоего свершения. Не думаю, что мне стоит оправдываться за этот трепет или за то, что он так же дорог мне, как Израэль.

С надеждой и благословением думаю о тебе и твоем преподобном Макдауэлле.

Помолись за свою любящую сестру.

Я отложила перо и запечатала письмо. Было поздно, дом Моттов спал, догорала свеча, за окном царил непроницаемый мрак. Несколько недель подряд я сдерживалась и не писала Нине, но теперь дело сделано, и мне показалось, что настал некий поворотный момент, отказ от того, чем я всегда была для нее: матерью, спасительницей, образцом для подражания. Хватит с меня. Хочу быть самой собой – ее заблуждающейся сестрой.