Эмме сразу же стала ясна мудрость такого условия, но также она распознала в этом дополнительное бремя, которым станет корона на голове ее сестры.

— Матильда знает об этом? — спросила она.

На лице Гунноры промелькнула тень, и Эмма со смущением увидела, как, шагнув к ней, мать преклонила перед ней колени. Своими тонкими пальцами она взялась за ладони дочери, ощутившей их обжигающе холодное прикосновение на своей коже.

— Эмма, в Англию отправится не Матильда, — сказала ей мать. — Поедешь ты.

Эти слова хлынули, словно поток воды, ударяясь в нее сокрушительными волнами, лишая способности дышать. Она не решалась отвести глаза, поскольку пристальный взгляд матери, казалось, был единственной достаточно прочной опорой, не дающей ей окончательно утонуть в этих вероломных волнах.

Мир Эммы внезапно перестал быть безопасным убежищем, превратившись в то, что пугало неизвестностью. Она совсем не желала ехать в Англию, не желала выходить замуж за короля, не желала принимать на себя бремя короны. И вместе с тем, глядя в строгое и непреклонное лицо своей матери, она уже понимала, что выбора у нее все равно нет. Объятая паническим страхом, она соскользнула с табурета и упала на четвереньки, ее вырвало, и желчь огнем обожгла ее горло. Перед ней появился таз, и направляющая рука матери легла ей на затылок. Эмма закрыла глаза, но это не освободило ее от сдавливающего нутро ужаса.

— Ты потрясена, — сказала мать понимающим, но твердым тоном. — Для тебя это стало неожиданностью, но тебя ждет множество еще более тяжелых потрясений в будущем, дочь моя. — Теперь ее голос звучал непреклонно и бескомпромиссно. — Ты должна всегда быть готова к любым испытаниям, которые могут выпасть на твою долю. Пусть это будет тебе первым уроком: никто не должен видеть тебя в таком состоянии, Эмма. Ты слышишь меня? Как бы ни были велики трудности, никому никогда не позволяй видеть свой страх.

Эмма, упираясь предплечьями в пол, с выворачивающимся наизнанку желудком, зажмурила глаза, чтобы сдержать набегающие слезы.

— Почему должна ехать я? — спросила она. — Матильда старше меня. Она хочет этого. Это ее право.

— У твоей сестры недостаточно силы воли и телесного здоровья, чтобы противостоять… — Гуннора замолчала, словно пожалев о сказанном и желая забрать свои слова обратно. — Противостоять испытаниям, с которыми приходится иметь дело королеве, — неспешно закончила она свою мысль. — Ты единственная из всех моих дочерей, Эмма, кто на это способен.

Спустя несколько часов Эмма лежала без сна в покоях своей матери, и в ее голове бесконечным эхом звучали слова Гунноры. Она не питала никаких иллюзий в связи с ожидавшей ее участью. Мать Эммы достаточно ясно обрисовала ее будущее. Ставшая английской королевой невеста из Нормандии будет вынуждена балансировать между интересами двух правителей — своего брата и своего супруга. Оба они будут требовать от нее вассальной преданности. По крайней мере, один из них взыщет с нее со всей строгостью, прояви она свою неверность. Это вызывало страх ее матери, и она пыталась до нее это донести.

Но было еще кое-что, чего мать ей не сказала и что, как Эмма чувствовала наверняка, связано с королем Англии. Интуиция ей подсказывала, что Гунноре известно нечто такое об Этельреде, о чем она не намерена ей сообщать, по крайней мере пока. Именно эта правда о ее будущем муже, которую от нее скрывали, пугала ее больше всего.

На улицах Фекана и Руана, Кана и Эврё простой народ чествовал Эмму, гордость Нормандии, невесту, которая станет королевой Англии. Однако в стенах герцогского замка, где сестры герцога раньше делили одну спальню, весть о помолвке Эммы не вызывала радости. Огорченная и обозленная тем, что вместо нее за короля сосватали Эмму, Матильда не вставала с постели и отказывалась говорить с сестрой, несмотря на слезные мольбы Эммы и сдержанные упреки Гунноры. В конце концов Гуннора отослала ее в Руан, где Матильду не будут ежедневно огорчать приготовления к замужеству сестры.

Эмма оплакивала отъезд Матильды, но Гуннора не позволила ей долго горевать. Эмме нужно было многому научиться до того, как корабли перенесут ее через пролив Ла-Манш.

Долгие часы она проводила с элдорменом Эльфриком, который объяснял ей тонкости английского языка и рассказывал о порядках, принятых при дворе. Талантливый учитель, он обращался с ней со степенной учтивостью, и вскоре она стала испытывать к нему большую симпатию. Далеко уже не юнец, со свисающими почти до плеч густыми седыми локонами, обрамлявшими доброжелательное лицо, он носил бороду, такую же белую, как и его кустистые брови, из-под которых сверкали темные глаза. Золотая брошь величиной в кулак, скалывавшая его накидку на плече, и перстни с драгоценными камнями, украшавшие его пальцы, свидетельствовали о богатстве и влиятельности, и Эмма задавалась вопросом, насколько он близок к королю.

Эльфрик рассказывал ей о древних королевствах Нортумбрии, Мерсии, Восточной Англии и Уэссекса, о великом короле Альфреде, который начал собирать разрозненные страны в единое государство, о короле Эдгаре, отце Этельреда, завершившем его дело. Этот король, поведал он ей, умер в раннем возрасте, оставив корону своему юному сыну. Лицо Эльфрика при этом омрачилось, как будто воспоминания о тех давних временах бросили тень на настоящее. Правда, он не сказал, что огорчало его, но у Эммы укрепилась догадка, что от нее утаивают нечто, связанное с ее будущим мужем.