ЛЮТЫЙ Под этим словом — укрывалось многое: И лейтенант молоденький, и жажда куража, Кавказ, и смерть друзей, опасная дорога Над самой пропастью — по лезвию ножа. И мужество в бою, и много разных тонкостей, Оберегавшие бойцов от груза «двести», И радость от побед, и пытка грязной подлостью, И неподкупность офицерской чести.
Туруханск
Ближе к двенадцати тринадцатый отряд Учреждения УФСИН ИК-27 почти полностью рассосался. Кто из зеков, работавших в ночную смену завалился на шконку спать до обеда, кто, просочившись сквозь прутья локалок, слинял в баню, чтобы не светиться в бараке, и не гневить дежурную вертухайскую смену.
В отряде было тихо. Свободные от работы урки смотрели в культкомнате старенький телевизор. Только в углу отряда шли какие-то странные приготовления. Шныри и шестерки суетились, завешивая одеялами проходы и шконки от посторонних глаз. В дальнем углу отряда, куда обычно не заглядывал глаз контролера, находилась вотчина блатных и лиц, приближенных к «императору», так мужики звали смотрящего за зоной Шамана. Здесь он отбывал свой срок. Из этого же отряда сегодня освобождался осужденный по кличке Лютый.
На тумбочке как в таких случаях принято, стояла двухлитровая банка свежезаваренного чифиря. Шапочка ароматного индийского чая возвышалась над банкой, источая приятное благоухание, которое шлейфом простиралось на весь барак.
— Чего, Лютый, сидишь, как филин на суку? Тусани, брат, чтобы нифиля утонули, — скупо сказал Шаман, обращаясь к Лютому. — А то времени тебе осталось мало, скоро за тобой уже мусора пожалуют.
Лютый взял в одну руку банку, в другую алюминиевую литровую кружку, несколько раз влил и вылил из нее горячий чифирь. Заварка, плавающая на поверхности кипятка, потревоженная таинством лагерного чаепития, прямо на глазах начала тонуть, отдавая кипятку свой цвет, вкус и аромат.
— А, Лютый молодец, по- босяцки поляну накрыл, — сказал один из зеков, протягивая руку к коробке с конфетами.
— О, и чифирок, во голимая индюха и глюкоза явно не ларьковая, а из-за заборья.
— А тебе, Чалый, только глюкозы вольной на халяву нажраться. Ты же чифирь не пьешь, все мотор свой бережешь, а знать, дурак, не знаешь, что подохнешь не от инфаркта, а от СПИДа…
— А че, я? Почему это от СПИДа? — переспросил Чалый, делая гримасу.
— Да потому, что ты Чалый, наркот конченный и активный гомосек, — сказал Шаман, — не бросишь «петухов» жарить, точно подхватишь. Это я тебе авторитетно говорю…
— Меня, Шаман, между прочим, Лютый на отвал пригласил. Я как все, не чифирку хапнуть, так хоть купчику испить с грохотушками, да за жизнь нашу каторжанскую с мужичками потереть. Все ж приятсвенность для души босяцкой…
— Ладно, босяк, торчи, — сказал Шаман, закуривая.
— Хочу слово сказать по поводу конца срока нашего кента и товарища по лагерю.
— Давай, Шаман, говори… — загомонили зеки, подчиняясь желанию пахана.
— Сегодня, бродяги, Серега Лютый от нас домой отваливает. От звонка до звонка он достойно срок свой принял, как правильный арестант. Пальцы веером не топорщил, с ментами и с козлами дружбу не водил. Восемь пасок принял и косяков, как некоторые не напорол. Вполне достойный арестант, несмотря на то, что у него рыло автоматное. Хочу пожелать ему в жизни фарта и большую кучу бабла. Чтобы у тебя, Серега, душа и тело сегодня оттопырились за все эти годы по полной программе. Давай, Лютый, банкуй чифирь, пока он не замерз, как земля Санникова.
Сергей взял кружку и, налив в нее арестантский напиток, запустил на круг. Зеки пили не спеша, делая по паре хапков терпкого, до онемения языка, напитка. После второго круга, Шаман достал из-под подушки небольшую икону, писанную местным художником и, протянул ее Лютому.
— На, держи, босяк. От всей души каторжанской, дарю тебе икону на память. Как будет тебе на сердце тоскливо, глянь господу в глаза и проси то, чего твоя душа желает. Икона эта святая, ибо в неволе страдальцем писана.
Сергей взял икону и в знак благодарности пожал Шаману руку.
— Спасибо, Саныч, век не забуду. Как будет у меня дом, в угол повешу, — сказал Сергей и положил икону на тумбочку.
В этот момент дежурный по отряду шнырь, заорал, оповещая блатную компанию:
— Атас! Менты, на барак!!!
Блатные, несмотря на предупреждение, даже не шелохнулись. Вертухаев они не боялись, а если и были какие конфликты по режиму и порядку, то Шаман как вор в законе дипломатически умел наладить контакт с любым представителем администрации колонии. Кому-то хватало человеческих слов, кому-то маклерской безделушки, а кому и стодолларовой банкноты.
Сегодня был день особенный — день освобождения Лютого, и ни одна сила не могла нарушить традиционного арестантского чаепития.
Прапорщик-контролер в народе вертухай, появился в проходе между шконками. Он не спеша рассмотрел присутствующих и, ехидно улыбаясь, обратился к смотрящему за лагерем:
— А, господа арестанты, в картишки режетесь или «герасима» по шлангам ширяете? Шаман, а почему у тебя урки на бараке курят, ты же тут вроде как смотрящий? И что тут делают лица блатной национальности из других отрядов? Что Чалому тут надо? В ШИЗО захотел или на БУР?