– Полагаю, на сегодня достаточно, – сказал он наконец. – Возможно, я скоро снова обращусь к вам за помощью. Мне представляется, что в этом деле важно знать местные условия, да и просто сильные кулаки могут весьма пригодиться.

– Будьте уверены, мистер Холмс, я появлюсь сразу, как только вы позовете, – ответил Джонсон.

Холмс расплатился за ужин, а затем объявил, что короткая прогулка пойдет нам на пользу.

– Мы должны обдумать наши дальнейшие шаги, Ватсон, – добавил он. – И свежий воздух поможет нам в этом.

Шинуэлл Джонсон оставил нас, как только мы вышли из ресторана, исчез, не договорив последней фразы, чтобы вернуться в мир, так хорошо знакомый ему самому, но нам абсолютно чуждый. Пока мы прогуливались по улицам Белгравии, Холмс хранил молчание, переваривая новые сведения, а заодно и ужин. Детектив то отбивал тростью четкий ритм по плитам тротуара, то разглядывал витрины магазинов с видом самого беззаботного человека в городе. Однако я знал, что он в эти минуты размышлял так же напряженно, как и работал ногами.

– Мы ничего не узнаем, наблюдая со стороны, – заявил он, всматриваясь в туманное небо у нас над головой. – Необходимо провести вылазку на вражескую территорию.

– Вы хотите отправиться в Ротерхит?

– Разумеется. – Он с улыбкой взглянул на меня. – Вы идете со мной?

– Вы меня спрашиваете? Это что-то новенькое.

Обычно мне оставалось лишь гадать, куда он исчезает среди ночи, выпрыгнув, без особой на то необходимости, из окна спальни и оставив на столе лишь следы пепла и театрального грима.

– Я же знаю, как вам нравится ходить по улицам с револьвером в кармане, – ответил он, косясь на мой пиджак и, вне всякого сомнения, проверяя, прихватил ли я с собой оружие на этот раз.

Однако сегодня я был безоружен.

– В вашей компании у меня часто появляется возможность им воспользоваться.

– Как хорошо, что полиция предоставляет нам некоторую свободу действий.

– А как еще они могут поддерживать свою репутацию?

Я ничуть не сомневался, что значительная часть уголовных дел доходит до суда исключительно благодаря трудам Холмса.

– Едва ли все настолько печально, как вы еженедельно описываете в своих историях, – заметил он. – Я буду откровенно удивлен, если полицейские вскоре не перестанут здороваться с вами.

– Это вы им покровительствуете, а не я.

– Спорный момент. Ваше перо…

– …записывает ваши слова.

– Иногда.

Опять мне приходится препираться с редактором.

– Всегда, – настоял на своем я. – Но не обязательно в том же контексте.

– С искажениями.

– В авторской трактовке, – вздохнул я. – Благодаря моим историям весь англоязычный мир почитает вас как гениального сыщика. Если вы называете это искажениями, в следующий раз я с удовольствием изображу вас более глупым.

– Почему бы и нет? – рассмеялся он. – По крайней мере, наши почтальоны смогут немного отдохнуть.

– Вы этого не перенесете.

– Чепуха! Работа сама по себе приносит удовлетворение.

– Однажды я уже было поверил вам, – возразил я. – Но потом заметил, что вы любите определять род занятий человека, едва взглянув на отвороты его брюк.

– Обычная тренировка наблюдательности.

– Хвастовство, – с усмешкой поправил я.

– Есть некоторое различие между хвастовством и объяснением метода тому, кто не способен сделать самостоятельное умозаключение! – воскликнул он.

Дружеское подтрунивание грозило превратиться в серьезную ссору, и тогда разговаривать с Холмсом станет совершенно невозможно.

– В самом деле, есть, – согласился я. – Второе предполагает скромность и смирение.

Мой друг вынужден был замолчать. Хотя бы на одно мгновение.

– Прекрасно, – объявил он наконец тоном капризного ребенка. – Больше я не стану вам ничего объяснять. И посмотрим, как вы будете выкручиваться.

С этими словами он вышел на дорогу, чтобы остановить кеб.

Это был далеко не первый случай, когда мне доставалось из-за неровного характера Холмса. Его настроение менялось непредсказуемо, от воодушевления, граничащего с одержимостью, до глубокой задумчивости. Как единственный близкий друг Шерлока, я не мог избежать знакомства и с худшей его стороной. Должен сказать, что немногие, окажись они на моем месте, сносили бы так терпеливо все капризы Холмса. На самом деле в своих записках я всячески смягчал их описания, чтобы читатель не придавал им чрезмерного значения. Все, кто когда-либо общался с детективом (а таких было немного, ибо и его порой сторонились, и он сам избегал шумных компаний), воспринимали эту быструю смену настроения как неотъемлемую черту его натуры.