Из толпы замахали шапками звонарю на Василии Блаженном:

— Кончай звон! Слово слушаем!

Звон прекратился, в наступившей тишине на Красной площади раздавался голос Тихона, зачитывающего те слова, что писаны были в доме у Москворецких ворот. Что было написано, то слушали и понимали, правда, только ближние, но ближние слушали очень внимательно, а потому дальние понимали, что то, что читает этот рослый молодец в мокром, грязном кафтане, — истинная правда, которую уж потом им растолкуют.

— «Да и нас, твоих государевых бедных людишек, те бояре пуще прежнего грабят, на правеже бьют, всячески мучат…» — выкрикивал Тихон.

— Правда! Правда! — кричали люди со всех сторон. — Любо, любо!

— «Из налогов тех собирают сокровища несметные и хоромы строют великие!»

— Любо! А Морозов-то, а? Че-орт!

— «Да и у дьяков-то теперь каменные хоромы стоят!»

— Чистый! Назар Иваныч! Ярославский плут! Правда истинная!

— «И того ради просим тебя, государь, преклони ухо твое к молению нашему. Изо всех чинов добрых людей около себя поставь».

Тихое, трепетное слово, что ночами писалось тайно у Босого в доме, гремело теперь на площади, сверкало как солнце, вооружало народ силой правды.

— Эй, молодец! — завопил внезапно голос из толпы. — Огонь! Рейтары! Спасайся!

У Спасских ворот шла свалка, — сверкая на солнце мушкетами, к Лобному месту пробивалась полурота немцев, чтобы схватить Тихона.

Тихон успел дочитать челобитную, свернул ее, поклонился народу в пояс, щукой нырнул в толпу, шумевшую кругом. Только его и видели, у Лобного места народ дрался с немцами.

— Продали за царское жалованье свои души! — кричал народ.

Только ночь разогнала народ с улиц, но вся Москва не спала, говорила о челобитной и ночью, в потемках: по летнему времени огни в избах были запрещены.

— Не затем народ освобождал Москву от врагов и царя Михаила сажал, чтобы идти в крепость к Морозовым да к Чистым, — говорили в избах. — Придет время! Есть такие люди, что стоят за народ. Царь прочтет, царь выручит. Дай только срок. Нечего бежать за государем — нешто коней догонишь? Надо его, батюшку, встретить и перехватить на Красной площади, перед Кремлем.

Случай выходил вскоре же. 23 июня царь Алексей всегда ездил молиться в Сретенский монастырь на праздник иконы божьей матери Владимирской. Праздник был большой. Владимирская владычица писана была еще самим евангелистом Лукой и почиталась усердно как покровительница Москвы, заступница Московского государства.

Все вышло как по писаному. 23 июня около полудня народ перехватил обратное шествие царя на Красной площади.

День был жаркий до духоты, солнце от пыли над Василием Блаженным было багрово, опять трезвонили со всех сторон колокола. Ожидавший народ залил всю Красную площадь, стоял на коленях, бил челом, кричал стоном:

— Убери Плещеева, государь! Поставь на Земский двор хорошего человека! Сними лихих бояр!

На этот раз с государем рядом ехал думный дьяк Волошенинов, к которому подбежал удачно проскочивший между кнутов ремесленник-чеботарь Протас Юдин с челобитной.

— Не время теперь челобитные принимать! — крикнул думный дьяк, вырвал и швырнул челобитную Юдину в лицо.

Толпа загудела грозно.

У самых Никольских ворот, где шествие замедлилось, из толпы вырвался молодец в синем кафтане и, хотя кнуты успели полоснуть его поперек лица, прыгнул вперед, схватил царского коня за узду, остановил царя. Народ рванулся, смял охрану, стеной окружил царя.

Тихон левой рукой удерживал царского жеребца, правой подавал царю свитый столбец челобитной. Тихон вдыхал крепкий запах конского пота, видел в аршине над собою испуганное лицо румяного юноши в золотой шапке, в малиновом, с серебром кафтане, ему в грудь упирался малиновый, расшитый сапог с загнутым носком и высоким каблуком в серебряном стремени. В упор в глаза Тихону глядели другие, темно-серые глаза под дугами черных бровей, где страх и смущение мешались с гневом.

— Прими, государь, челобитную. Просит тебя весь твой народ, от мала до велика! — взволнованно говорил Тихон. — Гибнет народ твой, государь! Великие труды несет он — и даже не сыт! Великая сила народная гибнет. Труды его ни к чему! Не погуби народ, ясный свет государь! Спаси нас от Плещеева…

Тихон задыхался. Он, молодой устюжский человек, в коротких словах говорил царю то, что он сам видел на бесконечных просторах, которые сам истоптал.

И Тихон не чувствовал, как по его лицу катились горячие слезы.

— Я разберу, разберу, ладно! — забормотал испуганно царь и протянул руку.

Тяжелый удар по голове едва не сбил Тихона с ног, он шатнулся, — на него на вороном жеребце с ощеренным от злобы лицом наехал Плещеев, вырвал бумагу, разорвал ее.

— Есть Челобитный приказ, холоп, — кричал он, — туда ступай! Не докучай государю! Эй, кнутов!