Шрифт:
— Кар-рамба! — издала она неизвестно где слышанный пиратский клич и, подскочив к кузине, стала выталкивать ее чувствительными пинками по мягкому месту. А коленки у Зинаиды Леонидовны были отнюдь не такими эфемерными, как у хилой, сидящей на диете Клаудии Шиффер!
— А наши вещи, а наши вещи! — закудахтала выгоняемая.
— Ждите на улице, — громыхнул Владимир. — Только не под самым балконом.
Он с треском отодрал липкую ленту, которой на зиму была заклеена балконная дверь, чтоб не дуло, вышел на свежий воздух и, с чувством размахнувшись, швырнул вниз два увесистых чемодана: видно, родня рассчитывала гостевать в этой квартире долго, одеждой запаслись с лихвой.
Подобрал ли кто-нибудь багаж с тротуара — ни Львовых, ни Зинаиду не интересовало.
Через открытую балконную дверь в квартиру Львовых ворвался весенний воздух с Большого Каретного. Чистый сквозняк прогулялся по анфиладе комнат, чтобы от непрошеных гостей в доме и духу не осталось!
Одно трудное признание было Владимиром сделано: они с Петей выяснили и утрясли степень родства.
Оставались еще два, не менее трудных — для Ирины.
«Признаваться — так уж всем и во всем, — решил Львов. — Семь бед — один ответ. Поеду!»
И пока золотистый «сааб» бесшумно мчал его по Москве, он подыскивал лучшие, самые точные слова. Даже вслух репетировал:
— Ирина, выслушайте меня…
Нет, это нудно. Лучше с ходу:
— Я негодяй, но я вас…
Плохо…
— Возьмите костыль и разбейте мне голову!..
Идиотизм полный. Все-таки лучше положиться на вдохновение: авось да получится сносная импровизация!
Однако судьба — более искусный импровизатор, нежели человек. Объясняться Владимиру не пришлось. Видно, день у него выдался такой неудачный: Петькины выверты оказались нынче не последними неурядицами.
В больнице его встретили насмерть перепуганные медики. Они не знали, как отчитаться перед «благодетелем».
— Не углядели, — лепетал главный врач. — Не обессудьте, Владимир Павлович!
Львов похолодел.
— Что!.. Умерла?
— Удрала!
Не веря своим ушам, Львов кинулся в палату. Она, естественно, оказалась пустой.
А окно — слава Богу, первый этаж! — распахнуто настежь. И ветерок играл обрывками желтой бумаги, которой рама была оклеена на зиму.
Глава 10
ТЯЖЕЛЫЙ РОК
Какой позор! Мне, точно дряхлой развалине, уступают место в транспорте. Я инвалид, урод, калека!
Как они все глядят на меня!
Вот бабушка проталкивается сквозь толпу. Может, хоть один нормальный человек нашелся! Я вскакиваю:
— Садитесь, пожалуйста!
Но старушка не торопится занять мое сиденье. Она копается в потертой кошелке и… протягивает мне сотенную бумажку:
— Возьми, бедненькая!
И такой у нее героический вид при этом, точно подвиг совершает! Как же, последнее отрывает от себя!
Ой, что это! Все окружающие, как по команде, тоже начинают рыться в карманах да сумочках.
И только одна дама в норковой шапке — дура! Весна на дворе! — скрипит на весь трамвай:
— Да она ряженая! Они профессионалы, эти нищие! Знают, как на жалость бить. Бинтами вот так обмотаются… А наивные люди подают Христа ради!
На нее шикают, обвиняют в бессердечии, и я выпаливаю:
— А ты догадливая, дурища! — и хлоп ее загипсованной рукой по плечу. — Я и правда не бедствую!
На первой же остановке приходится спасаться из вагона бегством, но это мне нравится куда больше, чем собирать милостыню.
Иногда на Ирину все-таки накатывала робость. Как, например, сейчас, когда лифт поднимал ее к квартире Андрея.
Вот его дверь.
А изнутри почему-то доносится музыка…
Тяжелый рок. Он всегда его любил.
Рассказывал, что даже новорожденным младенцем не мог без него заснуть, и матери приходилось долго крутить ручку приемника, ловя нужную волну. В те годы эти напористые ритмы считались «буржуазными и разлагающими», по советскому радио их не передавали, и записей тоже не было в продаже. А «вражеские» радиостанции беспощадно глушились.
Если Андрюше сейчас плохо, если он болен, если он весь разбит, как и Ира, то вполне возможно, что слушает этот грохот в качестве успокоительного. Как и она, не хочет травиться погаными транквилизаторами.
Но сейчас войдет Ира и сядет у его постели. И тогда ему сразу станет легче.
Она уже вполне «ходячая» и даже «бегучая», пусть даже и на костылях. Она будет за ним ухаживать.
«Это неправда, что у Овнов мало терпения, — думала Ирина. — Я способна стать отличной сиделкой. Да я ночей спать не буду! Сколько понадобится — столько и пробуду возле него. Возле Андрюши. Моего любимого…»