С безразличным видом и в то же время как заговорщица, она протягивает косячок Болеслао. Вынужденный выбирать между наркотиком и виски, немного замешкавшись, он ставит наконец стакан на пол, и курит, как умеет или не умеет, получая удовольствие главным образом от вкуса помады, пока не слизывает ее целиком. Затем возвращает угощение своей новой подруге.

— Для ретротаблоида ты не плохо справился.

Болеслао ничего не отвечает. Ему понравился вовсе не дым от травки. Ему приятно было почувствовать вкус ее помады. И ему становится стыдно, когда он ловит себя на мысли о том (что совершенно очевидно), как же они далеки, находясь так близко друг от друга.

— Смешно, ты измазался в моей помаде, — смеется девушка, — как если бы я наградила тебя поцелуем.

— А почему бы тебе меня не наградить?

— Чем?

— Поцелуем.

Она пожимает плечами, как будто услышав очень странный каприз, наклоняется, обхватывает его голову обеими руками (неземными, невесомыми, бесплотными руками) и целует его в губы.

У прекраснейшего создания зубы почти сгнили. Болеслао хотел бы провести языком по всей этой молодой гнили. Больное или даже мертвое тело молодой женщины может быть сексуальным. Больное оно или здоровое не имеет значения. Единственное, что важно, убеждает себя Болеслао, это возраст. Можно сходить с ума от пятнадцатилетней сифилитички. И ничего не чувствовать со здоровой сорокалетней бабой. За то время, пока они поочередно продолжают затягиваться травкой, от которой девушка слегка обалдела, до Болеслао доходит, что его наркотик не виски, а совсем молоденькие женщины — подростки и даже дети.

У девушки (для чего спрашивать, как ее зовут?) рот как у привидения, тонкий еврейский нос и великолепные темные глаза счастливой сумасбродки, или просветленной дурочки. Болеслао понимает, что только что влюбился.

— Давно не целовалась со стариком.

— Извини.

— Нет. Мне понравилось. Ты умеешь целоваться.

— А Хосе Лопес?

— А, этот. Он может и не вернуться сегодня. Явится, когда захочет. Сейчас ему взбрело в голову что-то насчет гвоздей, а могло быть что угодно.

Болеслао начинает казаться, что Хосе Лопес намеренно оставил их одних посреди этой грохочущей какофонии, и он нерешительно гладит левую коленку девушки, оказавшуюся под рукой. Точеная коленка, музыкальная по своей геометрии. Невообразимая стрельчатая арка из золотисто-желтой резеды и кости, удлиненная чашечка, в которой анатомия, скорее еще только угадывает себя умозрительно, чем воплощает. Живая структура, достойная преклонения, доведенная до совершенства осознанным усилием всего тела. Любовь. Любовь.

Потеряв голову от нарастающего желания, Болеслао, как по указке свыше, встает перед девушкой и почти полностью раздевается, оставшись при этом в пальто из ткани «в ёлочку». Девушка, не выпуская из рук самокрутки, смотрит на то, что делает Болеслао и тоже начинает раздеваться, не возражая, но и не торопясь. Сначала летят вверх туфли на каблуке-шпильке, кувыркаясь в воздухе как ласточки. Затем она спускает черные колготки и, приподняв попку над матрасом, приняв почти гимнастическую позу, стаскивает с себя трусики. Черные колготки пролетают мимо, как вдова, приговоренная к сожжению на костре, а совсем маленькие красные трусики, — как карибский попугай.

Белизна по-детски угловатого, гибкого тела, представшего перед Болеслао обнаженным до пояса. Изящный пупок подростка. Неожиданно густо заросший лобок. Она не оставляет своей самокруточки в виде рожка. Дымящийся окурок всегда наготове. Наконец, Болеслао ложится на нее и глубже чем в первый раз целует в губы, играет с ее языком, свежим среди гнилых зубов, горячим и изворотливым как ящерица. Он вдыхает вырывающийся из ее рта восточный и крепкий запах наркотика, чувствует обтянутые тонкой материей груди, очень маленькие. Их почти нет, и это как раз то, что ему нравится, потому что большая грудь всегда напоминает о деторождении и это убивает эротику. Он просачивается — да, просачивается в девушку. У нее тесное, но податливое влагалище. Она умело отвечает на его ласки, и Болеслао затягивает их, поскольку в его возрасте, как сказал бы один из его просвещенных приятелей, «сдерживаешь себя в критический момент». Ему немного мешает то, что получая удовольствие по полной программе от секса, девушка продолжает курить.

Сначала Болеслао очаровывает ее молодость, новизна, страстность, но понемногу до него начинает доходить, что это не он, а наркотик овладел девушкой. Тем не менее, Болеслао, закрыв глаза, продолжает настаивать на своем: сейчас ласкаю клитор, едва дотрагиваясь до него головкой члена, а теперь глубже, теперь из-под бочка, сначала правой боковой поверхностью фаллоса (фаллос всегда с одного боку чувствительней, чем с другого), потом — левой, а теперь до самого дна, выхожу, вхожу, вверх, вниз. Девушка продолжает курить. Болеслао время от времени приоткрывает один глаз, чтобы контролировать происходящее, и видит, что девушка продолжает курить, ее блестящие глаза открыты, они реагируют на музыкальный ритм или как там еще можно назвать этот грохот, распирающий дом изнутри.

Болеслао, рассчитывавший на победу, обольщение, соитие по любви (в это мгновение он космически влюблен) свыкается с тем, что получил всего лишь возможность кончить в молодом влагалище, предоставленном ему настолько же щедро, насколько и индифферентно. Она — дура, или фригидна, или лесбиянка, или совсем отупела от наркотика. Или я ей не нравлюсь, не интересую ее, и тогда понятно, что не возбуждаю. Но тогда почему же он остается?

Девушка испытывает удовольствие от музыки и от травки. Источником удовольствия для Болеслао служит сама девушка и ничего больше. В этом различие. Конечно же, он знает, как кричит женщина от оргазма, и как кричит проститутка или та, что на самом деле оргазма не чувствует, а лишь притворяется. Но сегодня, ты только посмотри, даже не считают нужным притворяться. Заниматься любовью для них то же самое, что по утрам немного времени уделять гимнастике. Говорят, что полив сперматозоидами полезен для женщины. Ну, давай, немного польем. Они часто как раз так и говорят: «давай».