Я не могла больше смотреть. Закрыла ладонями глаза, как всегда делала, если по телику показывали какие-нибудь ужасы. И вдруг услышала рев. Водяной набрал в легкие воздуха и буквально заревел от боли. Этот рев был ни на что не похож, что-то вроде мычания умирающего быка, без всякой интонации, так мог бы реветь глухонемой, человек, не слышащий собственного голоса. Томми прижал руку к моей спине… и я, наверное, потеряла сознание, потому что, когда открыла глаза, никого уже не было.

Я слышала, как они садятся в машины и уезжают. Опять залаяла собака. Двери в холодильную камеру остались открытыми. Я бросилась к водяному. Скованное цепями тело слегка подергивалось. Кровь стекала на пол, смешивалась с водой и превращалась в розовый сок, медленно исчезающий в сливном трапе.

У дома небрежно припаркован фургон. Заехал чуть не на половину тротуара. Рядом — незнакомый мотоцикл. Окно в гостиную открыто настежь, оттуда ревет «Роллинг стоунз», любимая группа отца. Все, что произошло после зверофермы, я помнила как в тумане. У меня было такое ощущение, что кто-то проколол во мне дырку, как прокалывают автомобильную шину, и силы медленно, но верно вытекают наружу. Я не могла понять, откуда берется эта ненависть, желание причинить боль. Он же совершенно беззащитен! Так может, это их и распаляло — сознание, что они могут безнаказанно делать все что угодно? Его же не существовало, не должно было существовать, этого морского монстра.

Я поставила велик у гаража и прошла к черной двери. У брата в комнате горел свет. Я подобрала камушек и бросила в окно. Он появился в ту же секунду, точно ждал моего сигнала.

— Где ты была? — спросил он, не успев открыть окно.

— Так… кое-какие дела. Как в доме? Терпимо?

— Они в гостиной. Я заперся. Ты зайдешь?

— Никакого желания видеть этих идиотов. Сколько их?

— Не знаю… Трое, четверо… Ну пожалуйста… мне тоскливо одному.

Когда брат так говорит, я не в силах сопротивляться. Как будто он обыскал весь мир в поисках надежды, но так и не нашел. Я пошла к двери. Он помахал мне, и на лице его было такое облегчение, такая радость, что я с ним, дома…

Он открыл, впустил меня и сразу повернул ключ:

— Как хорошо, что ты здесь. Они тебя заметили?

— Нет. Что-нибудь случилось?

— Ничего такого… Пьют, как всегда.

— Никаких ссор?

— Я же говорю — как всегда… все нормально. Орут друг на друга по пьянке, потом мирятся. Даже танцевать, по-моему, пытались.

Нормально… Для него это уже нормально, подумала я. Как будто вся жизнь состоит из того, что происходит там, внизу.

— И мама с ними?

— По-моему, да. Специально не смотрел. Никакого желания туда идти нет.

«Роллинг стоунз» замолкли, зато пьяные неразборчивые выкрики стали слышнее, будто кто-то подкрутил громкость. Я огляделась. Письменный стол с учебниками, банка из-под майонеза с ручками, карандашами и резинками. Гардероб с огромной дырой в двери — отец ударил ногой по пьянке. Плакаты Майкла Джексона — я их подарила братишке, чтобы хоть что-то повесил на стены. Еще летом тут и там валялись его игрушки, те, которые я либо нашла, либо свистнула в магазине. Но теперь игрушки исчезли, и в комнате и вправду стало тоскливо.

— У тебя здесь почти нет вещей.

— Я немного прибрался, убрал ненужное.

— Все свои игрушки?

— Всякая ерунда. Я же уже вырос, Нелла. Скоро тринадцать.

Я не удержалась от улыбки:

— Взрослый парень… и давно ты уже здесь сидишь?

— Как они начали… а ты где была?

— С Томми.

Он почесал между пальцами. Кожа опять полопалась. Если не напоминать, он забывает про экзему. А в последние дни у меня было столько дел… я грызла себя, что совсем забыла про братика.

— Что-то случилось, Нелла? У тебя такой странный вид…

— Почему?

— Все время где-то пропадаешь…

В глазах его заполоскался страх. Со мной ничего не должно случиться. Если меня не будет, он пропадет.

— И никогда не говоришь, чем занимаешься.

— Ничего страшного. Не волнуйся, братик…

— Но это как-то связано с Герардом? Или еще что-то случилось?

У меня перед глазами опять начали мелькать картинки со зверофермы, но я сделала усилие и отогнала их, отделалась легким приступом тошноты.

— Нет, конечно. Я же говорю — не волнуйся.

Похоже, моя ложь его обрадовала. Потому что он так хотел. Если меня не будет, у него не будет ничего. За моей спиной начинается растущая с каждым днем пустота.

— Хочешь, расскажу тебе историю? Был мальчик, и звали его Роберт. Он жил в Скугсторпе, маленьком поселке под Фалькенбергом, на улице с цветочным именем. У всех улиц в Скугсторпе цветочные имена…

— Не обязательно рассказывать… важно, что ты со мной.

Он чуть сильнее косил, когда улыбался. Очки грязные, и вид у него очень усталый. Мы оба устали, и он, и я, — от одной только мысли, что отец в доме.