Шрифт:
Все это было написано весной 1932 года — частично самой Ваксель, но большей частью — под ее диктовку — ее третьим мужем, норвежским дипломатом Христианом Иргенс-Вистендалем. Правда, в диктовку веришь все-таки с некоторым трудом, настолько стилистически хорошо — как бы на родном языке и на едином дыхании — все написано [792] .
Воспоминания обрываются на событиях весны 1932 года, когда жить Ольге оставалось всего полгода. В эти полгода уместилось не так уж мало: поездка в Крым и на Кавказ с Христианом; лето с сыном в Мурманске и подготовка сына к поступлению в школу; в начале сентября — когда было получено официальное разрешение на брак с Вистендалем — поездка в Москву для регистрации брака и получения зарубежной визы; и, последнее, приезд в Ленинград для оформления доверенностей, прощания с сыном и матерью, на чье попечение она оставляла Асика.
792
Да и не напишешь столько за один — первый — месяц пребывания в чужой стране, когда с избытком чисто внешних впечатлений и усилий по привыканию! Может быть, существовала предшествующая авторская редакция, лишь переписанная Вистендалем?
28 сентября Христиан увез Ольгу на свою родину, в столицу Норвегии Осло. <…> Она была окружена вниманием и трогательной заботой родных и друзей Христиана; языкового барьера не было, так как Ольга Александровна хорошо говорила по-французски и по-немецки, да и занятия норвежским у нее шли успешно. Но неожиданно для всех, прожив всего лишь месяц в семье Христиана, 26 октября 1932 года, оставив несколько стихотворений и рисунков, Ольга Александровна застрелилась из револьвера, найденного в ночном столике мужа. Сказались и ностальгия, и глубокая осенняя депрессия, и тяжесть от травли, которые несли ей бесконечные преследования со стороны Арсения Федоровича, усталость от жизни, в которой она безуспешно пыталась найти свое место. И твердое решение жить только до тридцати лет, которое она приняла. Смерть Ольги принесла большое горе всем близким [793] .
793
Цит. по: Смольевский А. А. Ольга Александровна Ваксель (1903–1932) // Львова А. П., Бочкарева И. А. Род Львовых. Торжок: Всероссийский историко-этнографический музей, 2004. Вып. 1. (Серия «Новоторжский родословец».) С. 264.
Последнее стихотворение Ольги Ваксель — это своего рода предсмертная записка самоубийцы:
Я разучилась радоваться вам, Поля огромные, синеющие дали, Прислушиваясь к чуждым мне словам, Переполняюсь горестной печали. Уже слепая к вечной красоте, Я проклинаю выжженное небо, Терзающее маленьких детей, Просящих жалобно на корку хлеба. И этот мир — мне страшная тюрьма, За то, что я испепеленным сердцем. Когда и как, не ведая сама, Пошла за ненавистным иноверцем. (Октябрь 1932)Увы, в цикле ее сердечных привязанностей (а стало быть, и «отвязанностей») ничего не изменилось: и норвежский рай оказался очередной ошибкой — непредставимой поначалу, но роковою на этот раз.
Весть о том, что Лютика нет в живых, что она застрелилась где-то в Скандинавии, достигла Мандельштама не сразу. В один из его приездов в Ленинград ее принес театральный журналист и, естественно, один из поклонников Лютика — Петр Ильич Сторицын [794] . Громом среди ясного неба новость не оказалась, иначе стихи памяти Ваксель — и, несомненно, другие — появились бы сразу.
794
Сторицын (Коган) Петр Ильич (1894–1941), литератор, театральный критик.
Почему же тогда спусковой крючок сработал в начале лета 1935 года в Воронеже?
Причин тут две. Главная — это обращение к Гёте, занятия которым заставили Мандельштама задуматься об этапах творчества поэта и о роли женщин на этих этапах. На все это постепенно наплывал ставший уже чисто «вакселевским» образ вожделенной Миньоны.
Второе — это краткое отсутствие в Воронеже Нади. Стихи памяти Ваксель Мандельштам, безусловно, считал «остро-изменническими», и в ее присутствии такие стихи автоматически не писались.
Возможна ли женщине мертвой хвала?
Она в отчужденьи и в силе, Ее чужелюбая власть привела К насильственной жаркой могиле. …Я тяжкую память твою берегу — Дичок, медвежонок, Миньона, — Но мельниц колеса зимуют в снегу, И стынет рожок почтальона.И сразу же слова о свадьбе в «заресничной стране» приобрели окончательный — совершенно новый и зловещий — смысл.
П. Нерлер (Москва)«Эта муза…»: Блок и Высоцкий — на фоне Пушкина
«Посещение Музы, или Песенка плагиатора» — так называется написанное в 1969 году произведение Владимира Высоцкого, в котором упомянуто имя Блока:
Я щас взорвусь, как триста тонн тротила, Во мне заряд нетворческого зла: Меня сегодня Муза посетила, Немного посидела и ушла! У ней имелись веские причины — Я не имею права на нытье, — Представьте: Муза… ночью… у мужчины! — Бог весть, что люди скажут про нее. И все же мне досадно, одиноко: Ведь эта Муза — люди подтвердят! — Засиживалась сутками у Блока, У Пушкина жила не выходя. Я бросился к столу, весь нетерпенье, Но — господи помилуй и спаси — Она ушла, — исчезло вдохновенье И — три рубля: должно быть, на такси. Я в бешенстве мечусь, как зверь, по дому, Но бог с ней, с Музой, — я ее простил. Она ушла к кому-нибудь другому: Я, видно, ее плохо угостил. Огромный торт, утыканный свечами, Засох от горя, да и я иссяк, С соседями я допил, сволочами, Для Музы предназначенный коньяк. …Ушли года, как люди в черном списке, — Всё в прошлом, я зеваю от тоски. Она ушла безмолвно, по-английски, Но от нее остались две строки. Вот две строки — я гений, прочь сомненья, Даешь восторги, лавры и цветы: «Я помню это чудное мгновенье, Когда передо мной явилась ты»!Перед исполнением песни автор порой сопровождал ее название подзаголовком: «История Остапа Бендера», имея в виду знаменитый эпизод из «Золотого теленка»: «И только на рассвете, когда дописаны были последние строки, я вспомнил, что этот стих уже написал А. Пушкин. Такой удар со стороны классика!» А иногда Высоцкий еще и рассказывал слушателям концертов популярную в ту пору историю о поэте Василии Журавлеве, «нечаянно» опубликовавшем под своим именем стихотворение Ахматовой. В какой-то мере сюжет песни — комический аналог ахматовской сентенции: «Но, может быть, поэзия сама — / Одна великолепная цитата». Кстати, персонаж Высоцкого не просто присваивает себе авторство пушкинских строк — он их творчески трансформирует, переводя при помощи слов «это» и «когда» из четырехстопного ямба в пятистопный; уже этого достаточно, чтобы отвести обвинение в плагиате.