Обнаружив на Валериной ладони чей-то номер телефона и, скорее всего, догадавшись о его происхождении, она долго его смывала мылом и мочалкой, пока он не стал совсем неразличимым.

Потом Валеру вытирали полотенцем, запретив ему малейшее участие в этом процессе, и натирали каким-то кремом. Валера оказался лежащим на постели, на очень широкой кровати, женщина сидела на краю кровати, рядом с ним.

– Итак, – сказала она, – в письмах святого Родриго Толедского папе Пию VII описана борьба с вампирицей, которая сошла с борта каравеллы, пришедшей из Генуи. У девушки были рыжие волосы, это сразу вызвало подозрения. Потом ее видели на крыше церкви монастыря Мученика Стефана… Моя ладонь не мешает вам слушать? Извините, но мне очень приятно держать ее там, где она сейчас находится… Итак, девушку видели рядом с фигурой ангела с копьем прямо на самой кровле. Наутро одного молодого монаха нашли буквально растерзанным, грудь его была разорвана когтями, голова держалась на лоскутке кожи, и в нем не осталось ни капли крови. Даже из его ран виднелась плоть не красного, а белого цвета, как будто он был рыбой, а не человеком. По распоряжению святой инквизиции девушку искала стража. Ее искали в городе и за городом, обшаривая буквально каждый уголок, каждое строение, каждое дерево, каждый куст. Но ее нигде не было. А на следующее утро еще один монах оказался растерзанным таким же страшным образом. Но монахи не поддались страху и обещали молиться всю ночь. А сам святой вышел ночью на крышу церкви и молился там… Ночью луна спряталась за тучами, пошел мелкий косой дождь. Святой стоял, спрятавшись за фигурой ангела, и ждал, молясь про себя. Вдруг темнота, смешанная с дождем, сгустилась перед его глазами, и он увидел силуэт девушки, идущей по стоку воды на самом краю крыши… Пожалуйста, не вскрикивайте так громко, я знаю, что в последний момент не даю вам выстрелить, а ваш курок взведен так, что туже нельзя. Но я вас очень прошу… потерпите еще. Мне доставляет такое удовольствие немного помучать вас. Пожалуйста, еще немного… Да… вот так. Впрочем, ладно, пора сжалиться над молодым человеком. Вы не против, если я слегка проедусь на вас верхом? Нет? Я так и думала. Как вам нравится моя посадка? Смотрите, я сижу в седле, сохраняя контакт со спиной лошадки, а сама прогибаюсь вперед, могу целовать вас в губы, вот так… И еще и в шею, с левой стороны, вот так, не теряя такта…

От поцелуя в шею Валера почувствовал, как что-то похожее на судорогу сводит мышцы внутренней стороны бедер и мышцы живота, внизу которого собирается буря. Буря разразилась, и Валера почти потерял сознание…

Потом была долгая дорога. За первой станцией последовала вторая, потом третья. И каждый раз, когда Валеру целовали в шею, он прибывал на станцию, врезаясь в нее на полном скаку. Потом требовательная наездница разрешила немного отдохнуть. Потом Валера потерял счет времени…

Наконец он понял, что только что проснулся. Он был один в комнате. Он не чувствовал себя как-то особенно уставшим, но очень хотелось есть. Было так темно, что Валера не мог разглядеть своей ладони в темноте. Но, когда он проводил рукой, ему казалось, что от пальцев в темноте остается след. Он услышал шаги по комнате и по движению кровати понял, что кто-то лег на другом ее краю. В темноте, в стороне от кровати, чиркнули спичкой. Валера увидел лицо своей наездницы, но уже спокойное, умиротворенное. Она улыбнулась ему и сказала:

– Проголодался, мой желторотик?

Валера оглянулся и увидел, что на кровати лежит обнаженная девушка, он узнал в ней медсестру, которая целовала его и записала у него на ладони свой номер телефона.

– Ее желание встретиться с тобой исполнилось, – сказала женщина, и Валера вдруг понял, что она так и не назвала своего имени.

– Не стоит медлить, – продолжала женщина, – мне еще нужно отнести ее назад, пока она не проснулась.

Валера наклонился над девушкой, увидел сбившуюся во сне прядь волос, закрывающую маленькое ухо, увидел щеку, поросшую еле заметным пушком, увидел приоткрытые губы, увидел ее сон, в котором она что-то объясняла незнакомой Валере темноволосой женщине. Медленно склонившись над ней, Валера приник ртом к ее шее. И почувствовал во рту вкус, от которого пальцы его задрожали, а голова закружилась.

На обратном пути от участкового Иевлева, зная, что приедет уехавший накануне в Ростов поэт, зашла в сельпо и купила две бутылки вина. Бутылки эти были последние из сегодняшнего завоза, так как в селе отмечали праздник – День рыбака. Бутылки удачно сохранились, потому что стояли на прилавке в укромном месте, между резиновыми сапогами и огромным кубом подсолнечной халвы.

Поэт сдержанно обрадовался и, сразу выпив половину бутылки, галантно предложил Иевлевой проводить ее к фельдшеру, которому она хотела сообщить о результатах анализов, как и обещала. По дороге поэт рассказывал городские новости, читал стихи Галича и ругал Вознесенского.

С фельдшером я дружил и как раз принес ему четыре бутылки вина. Ко времени прихода Иевлевой одна бутылка была уже пустой, а редакции газеты «Семикаракорский комсомолец» громко икалось.

Фельдшер, завидя Иевлеву в компании выпившего городского мужчины, не испугался так сильно, как в прошлый ее приход. Известия о результатах анализов воспринял стоически, сказав:

– Если он у разных людей кровь понемногу пьет, то, может, он у беременной женщины кровь пил? И эта кровь в анализ попала. Это у нас, у живых, еда попадает в желудок, а как это происходит у них, мы же не знаем.

При этих словах Иевлева призадумалась и нахмурилась. А если то, что говорит фельдшер, правда? А если это она, если это ее кровь? Ну, только этого не хватало! Нет, это бред полный, не может такого быть.

Поэта фельдшер принял со всем радушием, как городского культурного, можно сказать, образованного, но пьющего человека. Поэт же сообщил фельдшеру, что он не видит во всех этих делах ничего странного, что «праздники земли», как назвал это Арсений Тарковский, известны с незапамятных времен, описаны неоднократно и только безумец может думать, что это просто чья-то фантазия.

– Мир вокруг нас, – говорил поэт, выпив вина, – населен существами, которые были когда-то людьми. Что вы вообще видите в этом странного – в каждом доме кто-то живет, в лесополосе, в поле – везде. Мы сейчас говорим, а кто-то нас слушает. Но наступает такой момент, когда в природе по каким-то причинам жизнь этих существ становится более активной. Это всегда бывает летом, когда тепло, когда вокруг спокойно, когда природе никто не мешает, когда созревают плоды, пчелы приносят мед, а люди живут спокойно, без потрясений. Когда спокойствием и ощущением радости жизни проникается все вокруг. И эти существа становятся ближе к материальному миру. И мы их можем видеть.

Тут я довольно резко возразил, что вампиры – существа другой природы, они не живут в лесу, а выходят из могилы. Они приходят из царства мертвых, и никакие это не праздники земли, а наоборот. И если они попадают в наш мир, значит, между тем миром и нашим где-то есть какая-то брешь, через которую это существо проходит. И происходит это всегда в преддверии каких-то больших и страшных событий.

Тогда поэт сказал мне, что никакого противоречия в том, что мы говорим, нет. Природа живет своей жизнью и не обязательно должна скукоживаться в преддверии каких-то страшных событий и даже может влиять на вампира, растворяя в своих солнечных лучах его злобу, делая его более близким к человеческому существу.