– А они не пытались вступить в контакт с этим парнем и, скажем, попросить раскодировать их коллегу?

– Возможно, это действительно единственный выход, — усмехнулся хозяин кабинета, — но… они боятся! Пострадавший в числе прочего написал, что этот парень пообещал, в случае если к нему еще кто-нибудь заявится, самому придти в их институт и сотворить с ними всеми то же самое, что он уже сделал с их коллегой. В свете имеющихся сведений, угроза, как я понимаю, нешуточная! Во всяком случае, исследовать его больше никто из них не берется…

– Да, теперь понятно, почему этого парня все время держали взаперти и в школу не пускали, — с чувством промолвил Козинцев. — Непонятно только, как он сам-то это терпит? Или этот самый его домовладелец Сергей Разломов имеет на него какое-то особое влияние? Или он мать свою еще слушается? Кого привлекать-то будем за его безобразия? Бизнесмен этот, Разломов, вполне может отбояриться, он ведь действительно нас предупреждал, что будет хреново, только мы, дураки, ему не поверили! Ну в самом деле, товарищ генерал, у меня даже в сознании не укладывалось, что от какого-то мальчишки можно ожидать ТАКОГО!

– Если все так, как вы говорите, то и мать его привлекать бессмысленно, — произнес хозяин кабинета. — Как она может контролировать такого монстра, с которым не в состоянии справиться вооруженный милиционер вместе с дипломированным психиатром! Но следить мы за ними, конечно, будем неусыпно. Бог знает, что этот парень может натворить, если его вдруг перестанут сдерживать! Распоряжения уже отданы, к делу будут привлечены органы госбезопасности.

– Только ради бога, осторожнее, товарищ генерал! — сказал Козинцев. — Что-то у меня нехорошие предчувствия относительно этого парня. Дьявол его знает, на что он еще способен!

Весна и лето 2025 года в Прикарпатье выдались богатыми на природные катаклизмы. Необычно поздние заморозки изрядно повредили всходы на полях, затем зарядили сплошные дожди, что в горной местности означало угрозу внезапного сокрушительного наводнения, а то и схода селя. Как-то пронесло, хотя вздувшиеся реки кое-где попортили мосты, а местами и размыли дорожное полотно. Едва справились с восстановлением дорог, как грянула новая напасть: начался массовый мор домашней птицы от неизвестной болезни. Сельские ветеринары, задерганные вызовами, сбивались с ног, но ничего не могли поделать.

От стольких бед сразу жители горных сел впадали в депрессию, не зная, кого в них винить: то ли по привычке правительство страны, которое, конечно же, ничего не замечает, сидя в своем Киеве, и не собирается приходить на помощь пострадавшим согражданам, то ли сразу Господа Бога, за что-то прогневавшегося на карпатцев и обделившего их своей милостью. Жители Пробойновки, впрочем, нашли виноника всего происходящего поблизости от себя. Вот он каждый божий день шатается по селу, уже даже не скрывая своих бесовских рогов, ни с кем не разговаривает, только все зыркает по сторонам. Пока не привез его сюда Петро Костюк, все ж было в порядке! Нет, он это, точно он! И как только его земля носит, почему не провалится он в свою преисподнюю, из которой только по какому-то необъяснимому божескому попущению вылез он на белый свет! Нет, гнать его надо из села, гнать куда подальше, а заодно с ним и всю семейку Костюков, чтобы впредь неповадно было ублажать дьявольское отродье!

Корней чувствовал, как сгущается вокруг атмосфера неприязни, переходящей уже в откровенную ненависть. Никого из семейства Костюков не приглашали больше в гости ни в какие дома, в школе никто не хотел перекинуться с ним ни единым словом, даже учителя, и общительный Корней, не выдержав всеобщего остракизма, с середины мая попросту перестал туда ходить. В школе сделали вид, что не заметили его отсутствия, вернуть его никто даже и не пытался. Бродить по селу, где из-за каждого тына за тобой следят ненавидящие глаза, тоже удовольствия не было никакого, но чем еще заняться-то?

Так прошатался он конец мая и почти весь июнь, все больше впадая в депрессию. На отчаянное письмо, посланное им осенью в Москву, пришел успокоительный ответ от Тверинцева. Корней понял, что все его страхи там попросту не воспринимают всерьез. В конце того письма несколько строчек приписал и Влад, но чем он мог утешить друга, кроме стандартного пожелания: «Держись, Корнейка! Еще года полтора, и мы будем вместе.» Корней, между тем, ясно осознавал, что столько он здесь не продержится. С тех пор писем больше не приходило, обращаться со своими опасениями ему тоже было больше не к кому. Тогда, получив письмо, Корней впервые в жизни проплакал всю ночь, наутро встал с красными глазами, но так и не рассказал никому из домашних о причинах своего грустного настроения. Ему еще верилось тогда, что стоит, может быть, немного потерпеть, и все волшебным образом изменится, мать с отчимом поймут, что здесь нельзя жить, и уедут вместе с ним из этого проклятого места, но с каждым прожитым месяцем надежда на это таяла и вот теперь иссякла окончательно.

Утром 28 июня Корней внезапно ощутил, что поток той темной энергии, что так его здесь напрягал, почему-то резко усилился. Это было уже указание не на какую-то потенциальную угрозу, а на вполне реальную и очень близкую катастрофу. Мальчик заметался и попробовал уговорить отчима сказать людям, что надо немедленно уезжать из этого села, иначе… А вот что будет иначе, Корней, увы, не знал и сам. Он лишь остро пожалел, что нет здесь рядом Стива, который, конечно же, все узнал бы и разъяснил, и ему непременно бы поверили, но Стив, увы, далеко, и не позвонишь ему в его Америку, да и телефона его ты все равно не знаешь. От ничем пока не подкрепленных подозрений Корнея отчим попросту отмахнулся, посоветовав мальчику не забивать голову всякой дурью.