Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне
вернуться

Смоленский Борис Моисеевич
Шрифт:

4. ХАСАН

На ветру осыпаются листья лещины И, как яркие птицы, несутся в простор. Покрываются бронзой сухие лощины И горбатые древние выступы гор. Над кривым дубняком, на крутом перевале, Опереньем сверкая, взлетает фазан. В окаймленье вершин, как в гранитном бокале, Беспокойное озеро — светлый Хасан — Расшумелось у сопок, шатая утесы, Поднимая у берега пенный прибой. И волна, рассыпая тяжелые слезы, Бьется глухо о камни седой головой. Так о сыне убитом, единственном сыне, Плачет старая мать, будто волны у скал, И в глазах ее выцветших долгая стынет Напоенная скорбью великой тоска. Молчаливые горы стоят над Хасаном, Как тяжелые створы гранитных дверей, И повиты вершины белесым туманом, И разбиты утесы огнем батарей. И на склонах исхлестанной пулями сопки, На камнях обомшелых, в покое немом, Под косыми камнями ржавеют осколки Отвизжавших снарядов с японским клеймом. Угасает закат, ночь идет на заставы. Грозовое молчанье тревогу таит. Нерушимой вовек, будто памятник славы, Высота Заозерная гордо стоит. 1939

5. НОЧЬЮ

Другу, поэту — Вяч. Афанасьеву

Потухло багровое пламя зари. Сова поднимает тяжелые веки, Садится сова на кедровые ветки, Сова зажигает глаза-фонари. Подернулись пади дремотным туманом, Заухали филины гулко в ночи, Луна пожелтела над сонным Иманом, Как спелая дыня с осенней бахчи. На небе, вблизи от ночного светила, Погасли холодные искорки звезд. На темное море луна опустила Пути золотые на тысячи верст. Туман осыпая серебряной пылью, Сова расправляет лохматые крылья, Летит тяжело над полями, лесами И в полночь блестящими смотрит глазами. И кажется старой, что тропкою длинной По горным хребтам, к океанской воде, Идут от широкой сучанской долины Неясные легкие тени людей. И кажется древней, что ночью зловещей Не грозы гремят над простором морей, Не гневные волны у берега плещут, А эхом разносится гул батарей. Ушастая слушает чутко, но это Лишь гром поездов на далеких мостах, Гудки теплоходов, да ветер с Посьета, Да уханье филинов в лунных кустах. А тени, неясные легкие тени — Лишь клочья тумана у вздыбленных гор Да призрачный дым полуночных видений, Что утром уносится ветром в простор. И с криком печальным угрюмая птица Глядит на прибой океанских валов. За нею туман одичалый клубится В лиловых огнях перегнивших дубов. Садится сова на обрыве прибрежном И клювом забрызганный чистит наряд. Легенды о давнем, сказанья о прежнем Ей сопки Приморья в ночи говорят. <1940>

6. НАСТУПЛЕНИЕ

Пугливо метнулись вороны Над врытыми в снег валунами. Вся в оспинах черных воронок Поляна легла перед нами. Немного правей, у болота, Где бой завязался, наверно, Как дятлы, стучат пулеметы, Упорно и чуточку нервно. Мы прыгаем с кочки на кочку, Ложимся, за ротою рота, И ухает глухо, как в бочку, За спинами бас миномета. «Вперед!..» Поднимаемся молча, Повзводно, готовые к бою. Над нами тягуче, по-волчьи, Снаряды бризантные воют. Невидные лыжные тропы К поляне ведут, а за нею От едкого дыма темнеют В пологих сугробах окопы. До них недалеко. Мы снова Встаем, ожидая приказа. Короткое резкое слово По ротам проносится сразу. «В атаку!..» Четыреста глоток «Ура!» понесли, подхватили На скованных льдами болотах, В наносах серебряной пыли. Когда же надолго устали Гранаты греметь, Над штыками Деревья, как пленные, встали С простертыми к тучам руками. Март 1940 Москва

7. КОРАБЛИ УХОДЯТ В МОРЕ

Едва приподнимутся флаги Над ровною гладью залива И дрогнут в зеленых глубинах Прожорливых рыб плавники,— Над берегом белые чайки Взвиваются стаей крикливой, И, кончив последнюю вахту, Мерцают вдали маяки. Синеет высокое небо, И солнце встает над водою. Гонимые ветром проворным, Туманы спускаются с круч. Над городом в утреннем дыме Пылает огромной звездою В широких зеркальных витринах Рассветный приветливый луч. Мы снова на вахту выходим, Плывем в голубое безбрежье, В спокойное яркое утро, В рассвет, что на море упал. Мы видим, как по носу прямо Дельфин заблудившийся режет Спинным плавником заостренным Ленивый шлифованный вал. Мы в море уходим надолго, И путь наш красив и завиден, И мы ни о чем не жалеем, И мы не грустим ни о ком. И с нами прощается город, Который мы снова увидим, И машет нам берег весенний Черемухи белым платком. Свежеет погода, и ветер В антенне назойливо свищет, Туман наползает, и воет У рифов тревожный ревун, И чайки у берега кружат, Садясь на пробитое днище Кунгаса, что выброшен морем На скалы в последний тайфун. Но пусть поднимаются волны, На палубу брызги роняя, И ветер от края до края Туман расстилает седой, Мы к вахтам тяжелым привыкли, Мы ночью и днем охраняем И нашу весеннюю землю, И наши сады над водой, И город, поднявший высоко Багряные трубы заводов, И узкие тихие бухты С хребтами по трем сторонам, И зелень полей урожайных, И наши просторные воды, И всё, что зовется Отчизной, Что близко и дорого нам. <1941>

ВСЕВОЛОД БАГРИЦКИЙ

Всеволод Эдуардович Багрицкий родился в 1922 году в Одессе в семье известного советского поэта. В 1926 году семья Багрицких переехала в г. Кунцево. Писать стихи В. Багрицкий начал в раннем детстве. В школьные годы он помещал их в рукописном журнале; еще учась в школе, в 1938–1939 годах работал литературным консультантом «Пионерской правды». Зимой 1939–1940 года Всеволод вошел в творческий коллектив молодежного театра, которым руководили А. Арбузов и В. Плучек. В. Багрицкий — один из авторов пьесы «Город на заре». Затем он пишет вместе со студийцами И. Кузнецовым и А. Галичем пьесу «Дуэль».

С первых дней войны В. Багрицкий рвется на фронт.

В канун 1942 года В. Багрицкий вместе с поэтом П. Шубиным получает назначение в газету Второй ударной армии, которая с юга шла на выручку осажденному Ленинграду.

Он погиб 26 февраля 1942 года в маленькой деревушке Дубовик, Ленинградской области, записывая рассказ политрука.

Похоронили В. Багрицкого возле села Сенная Кересть, около Чудова. На сосне, под которой похоронен Багрицкий, вырезано несколько перефразированное четверостишие М. Цветаевой:

Я вечности не приемлю, Зачем меня погребли? Мне так не хотелось в землю С родимой моей земли.

8. ВСТУПЛЕНИИ К ПОЭМЕ

Простой папиросный коробок Лежал на моем столе, И надпись на нем (Два слова всего) «Северный полюс». Но вдруг мне показалось, Что начал он светиться необычайным огнем, Что голубая крышка его ожила. И в глазах стали пятнадцать радуг в ряд, Пятнадцать спектров. А кайма, белая простая кайма, Вдруг превратилась в большие холмы Хрипящего сдавленного льда. Я понял — это полярная ночь, Это — звенящий арктический лед, Это — поэма моя! 1938

9. ГОСТЬ

Молодой человек. Давайте поговорим. Хочу я слышать голос ваш. С фразой простой, С словом простым Приходите ко мне На шестой этаж. Я встречу вас за квадратом стола, Мы чайник поставим. Тепло. Уют. Вы скажете: «Комната мала…» И спросите: «Девушки не придут?» Сегодня мы будем с вами одни. Садитесь, товарищ, поговорим. Какое время! Какие дни! Нас громят, или мы громим? Я вас спрошу. И ответите вы: «Мы побеждаем, Мы правы». Но где ни взглянешь — враги, враги… Куда ни пойдешь — враги. Я сам себе говорю — беги! Скорее беги. Быстрее беги. Скажите — я прав? И ответите вы: «Товарищ, вы неправы!» Потом поговорим о стихах (Они всегда на пути). Потом вы скажете: «Чепуха! Прощайте, мне надо идти». Я снова один, И снова мир В комнату входит мою, Я трогаю пальцами его, Я песню о нем пою. Я делаю маленький мазок, Потом отбегаю назад И вижу: мир зажмурил глазок, Потом открыл глаза. Потом я его обниму, прижму. Он круглый, большой, крутой. И гостю ушедшему моему Мы вместе махнем рукой. 1938