Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне
вернуться

Смоленский Борис Моисеевич
Шрифт:

297. КОМПАСНЫЙ ЗАЛ

В дубовом паркете картушка компаса, — Столетье, как выложил мастер ее. Над нею звезда полуночного часа, Касается румбов лучей острие. В скрещении гулких пустых коридоров Стою и гляжу напряженно вперед, И ветер холодных балтийских просторов В старинные стекла порывисто бьет. …Стоят по углам, холодея как льдины (Мундиров давно потускнело шитье), Великовозрастные гардемарины, За пьянство поставленные под ружье. Из дедовских вотчин, из всех захолустий, Куда не доходят морские ветра, Барчат загребли и теперь не отпустят Железная воля и руки Петра. Сюда в Петербург, в мореходную школу, И дальше на Лондон или Амстердам, Где пестрые флаги трепещут над молом, Где в гаванях тесно груженым судам. И тот, кто воздвиг укрепленья Кронштадта, Чьи руки в мозолях, что тверже камней, Он делал водителей русского флота Из барски ленивых и косных парней. Читали указы в примолкнувших ротах: «Чтоб тем, кто учебе бездельем претит, Вгоняли науку лозой чрез ворота, Которыми лодырь на парте сидит». И многих терзала телесно обида, И многие были, наверное, злы, Зубря наизусть теоремы Эвклида, С трудом постигая морские узлы. А в будущем — кортик, привешенный косо, И мичмана флота лихая судьба: «Лупи по зубам, не жалея, матроса» — На то его доля слуги и раба. С командой жесток, с адмиралами кроток, Нацелься на чин — и проделай прыжок Поближе к дворцу и под крылышко теток, На невский, желанный всегда бережок. Но были и те, кто не знал унижений, Кто видел в матросе товарища дел, Кто вел корабли сквозь пожары сражений, Кто славы морской для отчизны хотел, С кем флот проходил по пяти океанам, Кто в битвах с врагом не боялся потерь: И шведы разбиты, и нет англичанам Охоты соваться к Кронштадту теперь. Об этом я думал полуночным часом, О славе, о бурных дорогах ее… Звезда высока над картушкой компаса, Касается румбов лучей острие. 1939

298. «Или помните, или забыли…»

Или помните, или забыли Запах ветра, воды и сосны, Столб лучами пронизанной пыли На подталых дорогах весны?.. Или вспомнить уже невозможно, Как виденья далекого сна, За платформой железнодорожной Только сосны, песок, тишина. Небосвода хрустальная чаша, Золотые от солнца края. Это молодость чистая ваша, Это нежность скупая моя.

299. «Возможно ли, чтоб годы эти…»

Возможно ли, чтоб годы эти Щадили нас! Но вновь встает Апреля горьковатый ветер, Тревожный шум воскресших вод. Возможно ли в разлуке дальной, В тревогах, в помыслах, в крови Хранить огонь первоначальной Наивно-горестной любви! А я, как ива в пору злую Осенних бешеных ветров, Клонюсь под вихрем поцелуев, Горячечных и нежных слов. За нами бури и походы И можно ли, мой милый друг, Вознаграждать себя за годы Былых и будущих разлук? О, потеплевший под руками Гранит скамейки ледяной! Нет, не смеюсь я над слезами, В тот вечер пролитыми мной. Теперь мне легче и свободней. Отбушевал внезапный гром. …Я не могу писать сегодня Тебе о чем-нибудь другом.

300. «В июне, в северном июне…»

В июне, в северном июне, Когда излишни фонари, Когда на островерхой дюне Не угасает блеск зари, Когда, теплу ночей доверясь, Под кровом полутемноты Уже раскрыл смолистый вереск Свои лиловые цветы, А лунный блеск опять манил Уйти в моря на черной шхуне, Да, я любил тебя, любил В июне, в северном июне.

301. ТОВАРИЩУ

На Черноморье шторм десятибалльный, В Новороссийске буйствуют ветра. Товарищ мой, отдай салют прощальный, Давно с тобой нам свидеться пора. Давно пора, преграды далей руша, Спаять сердца и руки заодно, Шторма изрядно высушили душу, Но дружбе в них иссохнуть не дано. Ложись на норд с предгорий знойных Крыма, И мы тогда, в безмолвии ночном, Окутавшись котельным синим дымом, Поговорим о счастье боевом. И выйдем в ночь, где сумрачные воды Дробят о камень черную струю, Где в зареве немеркнущем заводы Морскую мощь республики куют. Спеши, товарищ, — море стало нашим, И пусть походы холодны и злы, Форштевнями стремительными вспашем За Таллином балтийские валы. На Черноморье шторм десятибалльный. Пора вернуться в бухту кораблю. Я жду тебя упрямым, беспечальным, Таким, какого знаю и люблю. <1940>

302. ПЕСНЯ («Пускай во тьме бушует вьюга…»)

Пускай во тьме бушует вьюга И снег летит на паруса, — Не плачь, не плачь, моя подруга, Не слушай ветра голоса. Зажгла звезда мне нынче трубку Своею искрой голубой. Кладет волнами на борт шлюпку, Но не погибнем мы с тобой. Не видно дали бирюзовой, Дорога в море нелегка, Но привыкать к борьбе суровой Должна подруга моряка. Уже мигнул огонь зеленый, Маяк на горной высоте, И берег, снегом заметенный, Забрезжил смутно в темноте. И пусть взмывают чайки, плача, К метельно-снежной вышине, — Не изменяет мне удача, Пока ты помнишь обо мне. <1940>

303. ПЕРЕД ПОХОДОМ

Мы вместе курили, дул ветер осенний, Уже холодела вода, И серые тучи над нами висели, И плыли над морем года. Трещал пулемет над пустынным заливом, Кричали в выси журавли. Они улетали на юг торопливо От грозной балтийской земли. Хотелось раскрыть исполинские крылья И ринуться в дальний простор, Лететь, осыпаемым солнечной пылью, Над синими гребнями гор. Лететь, разрывая завесы тумана, Ломать горизонта кольцо, Чтоб пламенный ветер широт океана С размаху ударил в лицо. Окончена трубка и высыпан пепел, Команда по вахтам идет. И грохот по клюзу стремящейся цепи Уже предвещает поход. Сигналы трепещут на мачтах треногих, Горит боевая заря. Пред нами ведущие к славе дороги, Союза большие моря. 1940

304. «Метет поземка, расстилаясь низко…»

Метет поземка, расстилаясь низко, Снег лижет камни тонким языком, Но красная звезда над обелиском Не тронута ни инеем, ни льдом. И бронза, отчеканенная ясно, Тяжелый щит, опертый на гранит, О павших здесь, о мужестве прекрасном Торжественно и кратко говорит. 1941

305. СОНЕТ («Когда владеет морем мертвый штиль…»)