К вечеру Аля с Машей приготовили роскошный ужин, в основном, из привезенных с собой деликатесов. Стол накрыли в саду, и Мефодий воскликнул:

— Что ж, девушки, устроим-ка мы пир во время чумы, а?!

И взяв гитару, запел Окуджаву и Визбора. Подруги тихо подпевали ему, а Удальцов, медленно попивая минералку из граненого стакана, угрюмо молчал.

Когда на небе высыпали звезды, мгновенно стало холодно. Они перешли в дом, посмотрели «Новости». Мефодий позвал Алевтину на прогулку, а Удальцов взялся топить в гостиной печку.

— Иначе вы тут ночью околеете! — пояснил он Маше необходимость своего действа.

Она сидела на диване и зачарованно смотрела на возгорающееся пламя. А он периодически выходил за дровами во двор.

— А правда, фрау Штирлиц, что у вас есть муж?

— Правда. К сожалению, он в дальней командировке.

— А может, и не к сожалению, а? Может, не будем ждать, пока он вернется? Ведь развод оформить — дело несложное, а? И мы с вами поженимся сразу и заграницу махнем, а? Лучше вас, Машенька, я никого еще на свете не видал… и не увижу, уж точно! А вы, лучше меня кого-нибудь встречали?

От неожиданного предложения сердце Мимозы замерло, но только на миг.

— Увы, Анатолий Николаич, встречала, — тяжело вздохнув, ответила она с легкой усмешкой.

— Но все ведь в прошлом. Или я ошибаюсь, а?

— Немножко ошибаетесь, Анатолий Николаич! Я понимаю, что вы бо-о-ольшой шутник и по-настоящему — большой художник. Перед талантом вашим преклоняюсь. Что скрывать-то, и даже больше того — вы мне нравитесь! Но меня интересуют ваши работы прежде всего, гм…

— А я вовсе не шучу, но, гм… раз так — все мне ясно! Пойдемте наверх, все покажу! — не моргнув глазом, бодро воскликнул он.

— Давайте завтра — утро вечера мудренее, а? Мне надо отдохнуть с дороги…

— Ну что ж, фрау Штирлиц. Вот дверь в спальню — там для вас и Али все постелено. Только света там нет, возьмите вот свечу! А я полез на верхотурье, спокойной ночи!

В печи за стеной еще долго потрескивали дрова. В ожидании подруги Маша не могла заснуть. Алевтина же появилась только на рассвете и не раздеваясь, бухнулась в кровать лицом к стене. Она тихо всхлипывала.

— Что с тобой. Аленька? Он тебя обидел? — приподнявшись над подушкой с тревогой прошептала Мими.

— Нет-нет, что ты! Совсем нет, это я сама… Спи, расскажу завтра…

Утром они сидели за самоваром втроем — Мефодий ночью уехал. Маша спросила художника, где в Антоновке храм.

— А церкви-то здесь отродясь никто не помнит. Есть одна километрах в тридцати — в Глухарях, но службы там только по воскресеньям.

— А сами-то вы, Анатолий Николаич, куда ездите? Не в Ипатьевский ли монастырь?

— Да что вы, Маша! Мне — в церковь? У меня — Бог в душе, это главное. А попов этих… да ну, не буду оскорблять ваш утонченный слух, простите! — с легкой иронией произнес Удальцов.

— А как же вы церкви, старинные монастыри рисуете, если вы — неверующий? — удивленно спросила Аля.

— Да я ж сказал, что верую в душе. Гм… к тому же, люблю все старинное — от заброшенных часовен до заросших травой погостов. Они какую-то грусть навевают романтическую. И храмы разрушенные чем-то неизъяснимо таинственным притягивают к себе, не правда ли, девушки?

— Правда, Анатолий Николаич! Грусть совсем нездешняя на ваших картинах высвечивается. Особенно мне понравился ваш «Рассвет над полями» с почти невидимым монастырем. Да еще, где две монахини с котомками за плечами бредут во мгле…

— А, «Инокини», на эти темы у меня много чего найдется. Покажу вам сегодня.

— Поразительно все-таки, Анатолий Николаич! Как вы без сильной веры можете передавать эту атмосферу сакрального. Только благодаря таланту, не иначе, — заметила Аля.

— Ах, сударыни, не смущайте, а то совсем возгоржусь, — засмеялся он.

— Ну икон-то у вас немало, да все старинные, вот я и подумала, что вы в Бога веруете. Откуда же иконы, Анатолий Николаич?

— Да это мы с Разуновым в конце 1970-х по деревенькам у бабушек собирали, ну, мы с ним тогда еще дружбу водили. Представляете, многие из них просто даром отдавали нам, говоря, мол, разве можно за икону деньги-то брать! Ну, а теперь — наверх?

И они дружно вскарабкались по длинной приставной лестнице в мастерскую…

К обеду подоспел бородатый Мефодий с корзиной шафрановых яблок и полевыми цветами. А Удальцов рьяно хлопотал над закусками весело напевая: «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный». Его радость легко объяснялась тем, что подруги, отобрав с десяток его лучших пейзажей, тут же щедро заплатили ему наличными. Он, хотя и порывался подарить им некоторые картины, но узнав, что покупают они для фирмы, повеселел и деньги принял охотно.