27 И. Я. П. 89. Встал в 8-м, пошел купаться, хорошо думал, именно: Для М[аши] б[ыло] большое счастье то, что мать не любила ее. Таня не только не имела тех побудит[ельных] причин искать блага на указываемом мною пути, но ее прямо соблазняли любовью и баловством. — Думал: я считал иногда своих близких. Как это глупо и не христианско! Разве можно знать, что и как и чем ты сделал Божье? Человек, делающий волю Б[ога], всегда не знает, не может знать того, что произойдет, видимых последствий. Он всегда с завязанными глазами. И тем лучше исполняет волю Б[ога], чем он слепее. Как слепая лошадь лучше ходит на кругу. Не знаю, что произойдет, но знаю (верю), что ни одно усилие мое для Бога не пропадет. «Что ж это вера?» спросил я себя. Да, пожалуй вера; но только эта вера не есть для меня та вера, про к[оторую] говорят правосл[авные], вера, руководящая жизнью; эта вера есть последствие миросозерцания. Из этого ясно различие веры и миросозерцания. Миросозерцание — это то, во имя чего живешь, поступаешь так, а не иначе, п[отому] ч[то] оно-то определяет благо и зло, проводит черту между ними. И потому можно жить по миросозерцанию, но не по вере. Если люди думают, что живут по вере, fides, доверию, то они ошибаются, они живут по миросозерцанию, из к[оторого] вытекает, что они знать ничего не могут, а могут найти определение добра и зла, только слушаясь того или тех, к[ому] они верят. —

Земледелие, заменяющее кочевое состояние, к[оторое] я выжил в Самаре, есть первый шаг богатства, насилий, роско[ши], разврата, страданий. На первом шаге видно. Надо сознательно вернуться к простоте вкусов того времени. Это невинность мира детская. История самарского переселения — хорошо бы. Немного пописал К[рейцерову] С[онату]. Пошел за грибами, вернулся поздно. После обеда читал газеты. Требования социалистов о вмешательстве госуд[арственной] власти в часы работы с возвышенной платой, в работу женщин и детей и т. п., т. е. требуются привилегии рабочему классу и вроде майоратов стеснения. И не думают о том, что власть не может помешать людям продавать себя. Нужно, чтоб люди поняли, что нельзя покупать и продавать людей. А для этого нужно — свобода от вмешательства правит[ельства] и главное, свобода, даваемая воздержанием. О ней-то никто не говорит. Ур[усов] страшно ест. Ужасный пример. Лег позд[но], спал д[урно].

28 И. Я. П. 89. Встал в 8-м, ходил купаться, писал до завтрака К[рейцерову] С[онату], теперь сон клонит, хочется работать хорошо. Ходил за грибами. Какая-то тихая радость. Так хорошо. Чувство счастия. Только немного чего-то недостает. Вечером играю в шахматы с Таней. Ночь всю плохо спал, видел во сне, чувствовал, думал во сне о том, что надо соблюсти любовность к людям: Всё разные положения видел во сне, в к[оторых] отступал от любовности и поправлял себя. Это очень радостно: значит я это точно чувствую и начинаю вводить в жизнь. Так я и жил.

29 И. 89. Я. П. Первое впечатление — малыши голые шалили что-то. Потом их сборы на пикник — жрать в новом месте. Еще вчера вечером, когда меня раздражили толки о приготовлениях к этому и Ламбер, облокотившийся, и нынче, я держался и помнил, как вчера во сне, так нынче на яву, первую важность любовности.

Ходил купаться. Писал Кр[ейцерову] Сон[ату] порядочно. После обеда пошел косить с Осипом. Милая М[аша] вызвала своей работой. Вечер в шахматы. Всеобщее доброе расположение духа нас, и князя, и Сони. [Вымарано одно слово.]

30 И. 89. Я. П. Встал позднее. Ходил купаться. Думал: довольно неготовому первых слов молитвы Отче наш, именно: О[тче] н[аш] и[же] е[си] н[а] н[ебеси], да святится имя твое — т. е. сознание того, что свята одна любовь. Это не даром первое прошение: это первое условие божеской жизни. Прежде надо помнить, знать, что свята одна любовь, а потом, уж будучи пропитанным любовью, можно желать пришествия Ц[арства] Б[ожия]. Только любовью, только любовно можно достигать Ц[арства] Б[ожия]. Это всё равно, что прежде всего надо наточить косу, а потом уж косить. Как я это горьким опытом узнал. Ц[арство] Б[ожие] не придет, не придет, если не достигать его любовью. — Еще подумал об Урусове: что бы было с ним, если б его лиши[ли] средств жизни, если бы была установлена справедливость? — он и Кост[енька] и подобные им погибли бы ужасно. Надо, чтоб они сами выучились жить не паразитами. А пока они паразиты, есть и питающие этих паразитов. Христиане не могли бы кормить, поить их, поставлять им табак, вино и т. п. Всё делается с двух сторон: уничтожается и возможность и способность.

Лева сказал, на меня глядя: грибы, это та же охота. Тоже жалко грибков маленьких, как и дупелей, только маленькая разница. Я промолчал, а потом думал: Да, маленькая разница; но как Брюлов говорил, на то, что вот он, поправляя, чуть-чуть изменил, а всё стало другое, что искусство только тогда, когда дело в «чуть-чуть»; так и еще с большей справедливостью можно сказать, что86 добрая жизнь начинается там, где чуть-чуть.

Писал лучше всех дней Кр[ейцерову] Сон[ату]. Потом пошел косить к Осипу. Косил до 5, Обедал, заснул. И сейчас 9, проснулся, пишу. Соня разбудила меня. Я не охотно говорил с ней. Нашло сомненье, зачем М[аша] ездит 2-й день на Грумы. Надо сказать ей. Если буду жив завтра. 31 Ил. Я. П. 89.

[31 июля.] Жив. Дурно спал. Встал рано, не выспался и слаб. Ходил купаться. — Дома читал Keats, англ[ийского] поэта.

Очень хорошо формулировано ложное определение искусства, для потехи. За завтраком Лева стал говорить о том, что барышня, работающая на деревне, делает это из тщеславия, вообще враждебно ко мне. Бедный, только от того, что он всё слабеет. Ходит на хороводы, курит, ничего никому не делает. Я огорчился и говорил с Т[аней], но имея его в виду, что удивляюсь не тому, что так живет барышня, а тому, что наши живут, как они живут, и что все люди разделяются по степеням чуткости совести, от самой чуткой до отсутствия ее. Я б[ыл] огорчен и почти раздражен. Потом пошел за грибами. Ходил целый день и всё думал об этом. И думал хорошо — именно: любить, доказать, что любишь, заставить признать это других, заставить другого любить себя, всё это невозможные дела, п[отому] ч[то] они делаются для людей. И как то же просто и легко, когда оно делается для Бога: любить его, Л.С.Ф.Ш., любить их перед Богом, т. е. знать, что я желаю им добра и не осуждаю, а скорее хвалю их — не думать, не говорить про них и не делать им дурного, предоставляя Богу последствия. Другое: то, что всё больше и больше подтверждает меня в том, что любить можно только врагов, тех, к к[ому] не влечет. Любить можно, только подставляя щеку, только тех, к[оторые] бьют, и потому, чтобы иметь счастье любить, надо, чтобы тебя били.

А потому-то, что тебя бьют, или унижают, есть не неприятность, могущая вызвать раздражение, а есть радость — исполнение ожидаемого, как я и писал здесь же, что, сходясь с людьми, жди, как желаемого, оскорбления. А то я же говорил много раз, что получить удар по одной щеке, чтобы иметь счастие подставить другую, есть счастливая случайность, как выигрыш 200 т[ысяч]. Желал этого, а, сам получая пощечины (хотя и не в прямом смысле), не только не пользовался ими, чтобы исполнить заповедь — подставить, а огорчался, унывал, злился. — Подставление щеки не есть редкий — это напротив самый частый случай. Помоги, Господи.