—А что Ящер говорил? — Катя, произнеся кличку, поняла, что теперь именно так и она начнет именовать за глаза клиента Юлии Павловны.

— Якобы в Сахарове приезжал к бабе своей знакомой. А в Красноармейце на оптовую ярмарку за стройматериалами — квартиру-де он ремонтирует. Машина у него по доверенности. «Жигуль», «девятка» синяя, ну и все такое. Мы его и эту четверку по датам прогнали: ни у Ищенкова, ни у остальных твердого алиби на момент совершения убийств не оказалось.

— А кто были остальные ваши подозреваемые?

— Один врач местный из Красноармейска, второй москвич — владелец ателье модной одежды на Соколе, и два шизоида — этих мы по нашей спецкартстеке вычисляли. По склонности к половым перверсиям.

— Но почему вы все же Ящером заинтересовались? И откуда у него кличка такая?

— Справки о нем, как и о других, начали наводить, ну, как обычно. — Колосов цедил слова словно бы нехотя. — В том числе и среди преподавателей, и учеников спортшколы. «Олимпионик» этот коммерческим юношеским оздоровительным центром оказался, платным. Дет небедных родителей его посещали. Полный набор там развлечений — от дайвинга и тенниса до восточных единоборств. Ищенков тренажерным залом там в то время заведовал. Нареканий среди коллег вроде не было. А вот как с ребятишками стали толковать, так и выплыла эта кличка Ящер.

— Он что, к ученикам приставал? — прямо спросила Катя.

— Нет. Напрямую нет, никогда. Но… боль, говорили пацаны, любил причинять.

— То есть? Бил, что ли?

— Он раньше секцией рукопашного боя заведовал. Он, видишь ли, у нас на все руки мастер. — Колосов недобро усмехнулся. — Тренировал пацанов. Тренировочки, приемчики там… И вроде бы, по слухам, где надо и не надо боль учил пацанов превозмогать — терпите, мол, тяжело в учении, легко в бою. Другие тренеры подобные болевые моментыиз тренировок с детьми всегда исключали, да и инструкцией это запрещено. А он,-наоборот, допускал и поощрял даже. Сядет себе и смотрит, даже подбадривает. До первой кровянки, в общем… И еще деталь: обычно в таких заведениях тренер для мальчишек — кумир подражают ему во всем. А этого ненавидели и боялись, Ящером прозвали за его фокусы. Потом, видно, кто-то не выдержал, хотя у них там жесткая круговая порука, нажаловался родителям. Те к директору. Ну, Ищенкова и убрали. От скандала подальше в тренажерный зал. Но ведь не уволили же! Все это так и осталось на уровне слухов. И с женщинами он тоже вроде… неадекватен. — Колосов скривил губы. — Одну его прежнюю знакомую по Жуковскому Колька Басов (это был старший оперуполномоченный отдела убийств) разговорил. Сейчас она замужем давно, мать семейства. А про Ящера вспомнить без дрожи не может: садист, говорит, поганый, скотина, хуже фашиста.

— И это что, все основания, по которым вы подозревали его в убийствах детей? —спросила Катя.

— Мало? Их пятеро у нас было таких. И у каждого ублюдка своя отдельная история.

— Ну и? И что дальше? Почему он так тебя ненавидит? — Колосов посмотрел на испачканную засохшей кровью руку и полез в карман за платком.

— Почему? Да потому. Толкли мы, толкли вот так с ними воду в ступе — толка никакого. Дело в тупик зашло. А нужно было что-то решать. Как-то кончать все это, пресекать в корне. Один же из этих пяти точно он был.

— Откуда ты это знаешь. Ну откуда?

— Знаю. Один был он. И он это знал, и я это знал. И ребята наши. И прокуратура.

— Так не бывает, Никита.

— Бывает, — Колосов холодно глянул на Катю. — А доказательств у нас не только на предъявление обвинения не хватало, но даже, как это называется… на персонификацию подозреваемого. Ну, тогда я и решил… Надо было как-то всю эту эпопею с мальчиками прекратить. Я обязан был его остановить любой ценой. Короче, я каждого из них, каждого вызывал и… Говорили мы так, что они до конца дней своих эти наши толковища не забудут. Каждому в лоб — знаю, мол, что это ты. Глаз с тебя не спущу. Если хоть один раз снова что-то такое всплывет и ты засветишься — ты покойник на следующий же день.

— Оружием, что ли, угрожал каждому?

— Неважно. Они меня поняли. Я играл пять против одного. Наверняка.

— И чего же ты всем этим добился?

— Убийства прекратились.

— Но все равно…— Катя хмурилась — Бог мой, кто их разберет, этих мужчин, когда они правы, когда не правы в своих поступках. — Все равно, возможно, ты не ошибался только в отношении одного из них. Остальных же ты оскорбил, унизил, напугал без всяких на то оснований. Если один из них — убийца-садист, то четверо остальных-то невиновны.

— Если бы их у меня даже сотня: была, то я все равно поступил бы точно так же. — Колосов сплюнул. — А что, надо было ждать еще одного мальчишку, изуродованного, изнасилованного в подвале? Черт с ними, пусть я этого скота за руку не поймал, но хоть пресек его развлечения. Раз убийства прекратились, значит, один из этой пятерки понял меня как надо.

— Ну а если бы был новый случай, ты что же, их всех на следующий бы день перестрелял, что ли, как обещал? — спросила Катя. — Око за око? По закону Талиона?

Колосов молчал. Она почувствовала, что наступила ему на больную мозоль.

— Как все плохо, Никита, жестоко. — Катя не хотела говорить этого — сама не знала, как у нее вырвалось. — Очень, очень плохо. Скверно. Столько жестокости… Отчего мы такие? Разве нельзя как-то по-человечески, по-другому…

— Ну да, возлюби ближнего своего. А он зайдет за угол да твоему же ребенку и… Или вон кого-нибудь за ноги, как овцу, вздернет, освежует. Кровью начнет на даче клумбы поливать.

— Но и ведь так тоже невозможно! Пауза. Они не смотрели друг на друга.