Шрифт:
И, встав в гордую позу памятника самому себе, продолжил:
— Гениев сейчас нет. Титаны спят. Приходится нам делать литературу. Наша когорта — это алмазный фонд! Государственное достояние!
Писатель презрительно взглянул на Можаева и, подойдя к окну, снова принял позу пушкинского памятника.
— А в сценарии все равно придется многое менять, — настаивал Юрий.
— Ни в коем случае, — сказал Дормидонт Сигизмундович, — слово, написанное Бомаршовым, не вырубить и отбойным молотком. Вы мне не нравитесь, молодой человек.
— Я польщен этим, — усмехнулся Юрий, бросив взгляд на Благушу. Кажется, он одержал двойную моральную победу: Март смотрел на писателя уже с явным осуждением.
— Как говорят у нас в Виннице, — дерзко сказал Благуша, вставая с табуретки-лилипута: — «прийшли непрохани, то й пидем некохани»…
Пелагеи Терентьевны и Альберта в парке не было видно. Операторы прошли по аллее до дачи. Возле парадного стояла машина, на которой операторы и Калинкина полчаса назад приехали в бомаршовскую усадьбу.
Шофер Вася сидел в сторонке на пеньке и вклеивал марки в профбилеты — очевидно, его выбрали казначеем месткома…
— Вася! Отвези гостей в Кудеяров! — приказал Альберт. — Я тоже скоро приеду туда. Ну, а как вам понравился папа?
— Передайте ему, что у него уши, как у героя Апулея, — сказал Юрий, — а брови — типичный Гончаров.
— Спасибо, — поблагодарил Альберт, — папа будет очень доволен. Недавно один знакомый увидел его в саду босым и умилился: «Дормидонт Сигизмундович, вы как Лев Николаевич». У папы целый день потом было хорошее настроение.
Сторож Аким степенно отворил ворота и, перемигнувшись с шофером, спросил:
— Ну как, сподобились до личного свидания? Каков хозяин-то наш?
— Но-но, юноша! — пригрозил Альберт. — Еще одно слово — и уволю на все четыре стороны. Распустился народ!
— Да я и сам от вас уйду, — молвил сторож. — На любую работу поступлю — ей-богу, государству больше проку будет. А то мне домовладельцы и до революции надоели.
Машина выехала на дорогу.
Фельетон пятнадцатый. Два раза вокруг земного шара
Кудеяров украшали, как елку под Новый год.
Все, что могло сверкать, блестеть и привлекать внимание, было использовано для оформления. Фантазиям местных декораторов и администраторов предоставлялись самые широкие возможности: и. о. предгорсовета Закусил-Удилов, получив указания из области вплотную заняться благоустройством и озеленением, приказал в двадцать четыре часа придать городу столичный вид.
— Эх, если бы я был председателем, — вздыхал Закусил-Удилов, — вот бы развернулся! А то все-таки и. о.
Надо сказать, что Закусил-Удилову в жизни не особенно везло: всегда и везде он был и. о., врио, заместитель, помощник. Злой рок!
Даже в инициалах своих Игорь Олегович видел перст судьбы: «Быть, мол, тебе и. о. до скончания века!»
— Эх, если бы мне полноценное звание, — говорил Закусил-Удилов, — тогда бы мне вся область по колено!..
Впрочем, полноценное звание Игорю Олеговичу, наконец, дали: его назначили начальником кудеяровского коммунхоза. Но и это не очень радовало Удилова: коммунхоз — как-то не звучит…
Но вот уехал в отпуск председатель горсовета, неожиданно и надолго заболел заместитель. Закусил-Удилов стал и. о. председателя. На какое-то, пусть даже короткое, время он почувствовал себя главой города. И Удилов решил показать, на что он способен. Он вызвал своих подчиненных и грозно приказал:
— Чтоб завтра без двадцати минут двенадцать город был благоустроен по первому разряду. И чтоб завтра же без четырнадцати минут пятнадцать у меня был проект озеленения разработан! Возражений не принимаю. Я слушал и постановил. Если хотите со мной разговаривать, то молчите!
Прежде всего решено было упорядочить уличное движение. Жители обязаны были ходить не где попало, как это велось исстари, согласно неписаным периферийным законам, а непременно между двумя рядами белых ромбиков. Над перекрестками, как детские фонарики, закачались светофоры-мигалки, появились цилиндрические будки регулировщиков. Но электричество к этим новинкам подведено не было, и они бездействовали. Милиционеры, которым было категорически запрещено курить на посту, залезали в будки и там отравляли себя никотином. Когда курильщик сидел за стеклами и плавал в облаках дыма, то издали он походил на заспиртованный эмбрион.