Шрифт:
Через несколько минут я очутился в камере. Там было уже несколько солдат, ожидавших отправки на фронт, и пьяный, распевавший:
Наш генерал Кадорна Изрядно отличился: Всех проституток в Красный Крест Устроить умудрился… Пим, пам, пум!Резолюция конференции, за которой так усердно охотилась полиция, была размножена и распространена. Мы перевели ее также и на «австрийский» язык для военнопленных.
Глава XVIII
Мир и русская революция
Армия, отхлынувшая от Капоретто, докатилась до Пьявы. Здесь наконец установился фронт, и правительство Бозелли, впавшего в детство старика, сменившего Орландо, призвало к оружию стариков и детей. Пришлось и мне снова явиться на военно-медицинский осмотр, на этот раз в штаб армии в Турине. Здесь были врачи высших военных чинов с галунами на кепи, присутствовали и иностранцы — обычная интернациональная комиссия. И на этот раз меня освободили.
Война затягивалась.
Никто из виновников поражения при Капоретто не хотел признавать своей вины. Но мысль о затяжной войне беспокоила всех. Тревес [55] — быть может, в противовес знаменитой фразе Турати: «Наше отечество на Граппа» — заявил в палате депутатов: «Этой зимой ни один человек не должен оставаться в окопах!»
И даже папа римский, посылавший своих капелланов на фронт для поддержания духа бойцов, после туринского восстания оказался пораженцем — в своем апостольском послании он изрек о войне: «…бесполезное истребление»… Послание произвело немалое впечатление на фронте…
55
Тревес Клаудио (1868–1933) — видный итальянский социалист-реформист, один из сторонников Турати.
— Пора кончать! — шептались повсюду.
Заходившие ко мне в парикмахерскую солдаты говорили, когда не было никого постороннего:
— Надо сделать так, как сделали в России.
Говорили… А кровавая машина войны все еще работала. И полицейские репрессии росли с каждым днем. Моя поездка во Флоренцию обозлила жандармов Фоссано: я был подвергнут самому бдительному надзору. Видно, начальник жандармов и полицейский комиссар получили за меня изрядную головомойку.
К ужасам войны присоединилась свирепая эпидемия «испанки», косившая людей не хуже вражеских пуль. В Турине умирало до ста двадцати человек в день. Недостаток продуктов раздражал население, особенно женщин, которые, стоя в длинных очередях у лавок, совершенно открыто проклинали войну.
— Проклятая война! Барыни, небось, не стоят в очередях! Жрут кур и белый хлеб…
— Пора кончать!
— Надо сделать, как в России!
— Правильно, революцию надо!
— Будет и у нас Ленин!
Ленин! Это имя произносили, как заветное слово надежды, порой выкрикивали, как угрозу. Его можно было увидеть на стенах домов, на пьедестале памятников — всюду.
Как-то, когда я выходил из туринского отделения «Аванти», меня задержал проходивший мимо патруль и отправил как «неблагонадежного» в Сан-Карло [56] .
56
Сан-Карло — тюрьма при центральном управлении полиции Турина.
Я застал там самую разношерстную компанию: пьяницы, воры, кокаинисты, несколько солдат… Шум, брань, воздух такой, что не продохнешь…
Некий подвыпивший субъект, взобравшись на стол, ораторствовал. Мой приход не прервал его красноречия.
— …Да, справедливости нет… И я докажу!
— Ложись спать, обезьяна!
— Заткнись, пустомеля!
— Докажу! Я был в Америке… Как только услышал, что у нас война с немцами, я приехал сюда. Записался добровольцем. Через месяц я уже был на фронте! Но у меня слабые нервы, и я попросился назад. И, представьте себе, синьоры, мне отказали…
— Хорош мальчик! А еще доброволец!..
— Тогда я сбежал. Работал на фабрике снарядов. И вот попался. Напился и попался… Нет больше справедливости на свете!.. Ведь я же все равно приносил пользу отечеству!..
— Трус, трижды трус! — заревел один из солдат. — Приехал воевать, а теперь прячешься за спины других.
И он сшиб оратора со стола.
— Я, — продолжал солдат, обращаясь к публике, — я не хотел войны, я боролся за то, чтобы ее не было, и двадцать месяцев провел на фронте! Сколько смертей я видел, сколько погибло товарищей на моих глазах! Голод, грязь, расстрелы… О, я хотел иногда получить пулю в лоб: конец всему, и баста — так и смерть не берет! А когда пришел в отпуск и увидел, что тут делается, я не смолчал, и вот я здесь! А этот из Америки приехал… обезьяна!
Солдат смолк, задохнувшись. Я внимательно смотрел на него.
— А ты за что? — спросил он меня.
— Я социалист.
— Да здравствует социализм! — заорал солдат. — Да здравствует!.. Смотри! — И он указал на стену.
Высоко, слабо различаемая в полутемной камере виднелась сделанная гигантскими буквами надпись:
«Evviva Lenin!» [57]
— Кто это написал? — спросил я.
— Я! — гордо ответил солдат.
— Как ты это сделал?
— Очень просто: вода и химический карандаш. Прочно.
57
«Да здравствует Ленин!»