Внизу на площади шумели и свистели. Синдик заявил:

— Пора решать! Кто за предложение муниципального совета, пусть поднимет руку!

Все, кроме нашей комиссии, подняли руки.

— Теперь сообщим наше решение гражданам.

Служащие распахнули двери на балкон, нависший над бурлящей площадью.

Сильно побледневший синдик в сопровождении взволнованных советников вышел на балкон. Свистками, криками: «Долой!», «Хлеба!» — встретили его появление.

— Граждане! — начал дрожащим голосом синдик. — С завтрашнего дня устанавливаются твердые цены с согласия торговцев и одобрения местных властей. Цены снижаются на пятьдесят процентов.

— Знаем мы эти твердые цены! Пусть говорит рабочий комитет! Пусть выступит секретарь Палаты! — требовала толпа внизу.

Когда комиссия появилась в свою очередь на балконе, ее встретили дружными аплодисментами.

Раздались торжественные звуки «Интернационала»— и снова аплодисменты. Наконец я смог говорить.

— Мы передали ваши предложения совещанию. Они не были приняты. Вам предлагают еще раз твердые цены, которые, без всякого сомнения, будут так же проводиться в жизнь, как и прежде. Мы считаем это провокацией. Буржуазия, хотевшая войны, желает теперь, чтобы народ оплатил ее расходы.

Приближается время расплаты с виновниками войны и голода! Будьте готовы и дисциплинированны, ждите указаний партии и Конфедерации труда. Победим мы!

И так как к площади по одной из улиц направлялись солдаты, я добавил, повышая голос, чтобы и солдаты могли слышать:

— Подходят солдаты. Они такие же пролетарии и дети пролетариев, как и мы. Они не будут стрелять. Расходитесь по домам. Да здравствует революционная Россия! Да здравствует социализм!

Толпа разошлась с пением «Интернационала». Солдаты не произвели ни одного выстрела.

На следующий день повсюду были расклеены широковещательные сообщения о новых твердых ценах, а витрины и полки магазинов опустели.

Как быть? Партия не давала никаких указаний. Невозможно было начинать в маленьком городке самостоятельное выступление. Отдельные вспышки возмущения протекали стихийно.

Правительство перебрасывало свои силы из одного места в другое, подавляя беспорядки и опасаясь задерживать надолго солдат, в которых оно не было уверено.

Мы — я говорю о руководителях социалистической секции и Палаты труда Фоссано — агитировали и готовили массы в надежде, что партия примет наконец решение и выступит.

Теперь уже на всех заводах мы имели рабочие комитеты и делегатов от каждой мастерской.

Буржуазия медленно отступала, стараясь мстить из-за угла.

В городе был пущен слух, что я за «спасение магазинов» от ограбления получил от наших купцов десять тысяч лир.

Узаконенный захват нами бывшего «Семейного клуба», преобразованного в Палату труда, неимоверно раздражал местную буржуазную печать. Как! В самом центре города, в прекраснейшем помещении, благодаря ловкости социалистов и слабости благонамеренных людей находится очаг возмущения! О чем думают власти?

Власти? Где были, действительно, власти в это время?

Три местные газетки — христианско-демократическая, клерикальная и либерально-демократическая — твердили без устали об этом, но трудно было сдвинуть нас с места. Тогда разозленные попы прибегли к любимому оружию церковников — клевете, направив ее на меня. «Необходимо, — думали они, — очернить в глазах публики этого проклятого парикмахера и его ближайших товарищей».

На страницах клерикальной газетки начал печататься роман под названием «Город солнца». Попы умышленно и жульнически ловко использовали название известного утопического произведения монаха XV века Томаса Кампанеллы. В романе описывалась среда, которая чрезвычайно напоминала общество в Фоссано. Главным героем этого «романа» был некто по имени Меднобородый, в котором без особого труда можно было узнать меня, носившего тогда бороду того самого цвета, который принимают кастрюли фоссанских хозяек накануне престольного праздника, когда они усердно натирают до медного блеска полы и посуду, а также усиленно моют своих ребятишек. Я был представлен в «романе» как преступный и продажный человек, а мой товарищи — марионетками, движимыми мною. Думаю, что никто не смог бы превзойти иезуитских попов Фоссано в искусстве фальсификации и клеветы. Для примера приведу несколько отрывков из этого, с позволения сказать, «романа»:

«Мы в кабинете Меднобородого: большой стол, заваленный бумагами, шкафы с сочинениями Маркса и других подобных писателей, на стенах — портреты Маркса, Энгельса, Турати и прочих святых от социализма; богатейшие шелковые ковры, телефон, резное золоченое кресло, тяжелые бархатные портьеры. Меднобородый, сидя в кресле, курит надушенную сигару. Задумчивым взглядом следит за дымом. Он одет в богатый костюм, на жилете виднеется толстая золотая цепь, на пальцах — кольца… Меднобородый высокого роста, худой, с темными глазами и черными волосами, борода его медного цвета. Когда ходит, он хромает, опираясь на артистически отделанную трость с позолоченной ручкой. Сейчас Меднобородый улыбается; он сладко мечтает в полутьме своего уютного уголка. Вдруг раздается стук в дверь.

— Войдите! — кричит Меднобородый. Входит маленький худенький человечек.

— Товарищ, — говорит человечек, — там делегация от рабочих. Можно впустить их?

— Ты спросил, чего им надо? Нет? Осел этакий! Сколько раз я тебе говорил, что я не могу терять время на пустую болтовню. Впусти их, да смотри, чтобы они хорошенько вытерли ноги сначала, и предупреди их, что плевать на пол нельзя; у этих свиней постоянно торчит во рту окурок!

Делегация вошла. Это пять рабочих, оборванных, грязных, истощенных. Какая разница между ними и Меднобородым!