В плотном кольце охраны блондин с тремя веселыми спутницами проследовал в соседний зал — было видно, что люди явно с дороги, собрались отдохнуть, расслабиться после бурной клубной новогодней ночи в тесном кругу.

— Кто что? — спросила Катя. — Какое знакомое лицо.

— Понятия не имею. — Мещерский все еще был поглощен Ждановичем у стойки бара.

— Темные вы люди, — хмыкнул Кравченко. — Это ж Боков! Кирюша Боков. «Ты моя любовь, я твоя любовь» — это ж он поет. По всем попсовым радиостанциям сейчас крутят. Хит хитов. Ничего, тепленький такой музон. И еще это — «Мы с тобой друг друга полюбили, а потом пришла зима», — босс мой Чугунов очень эту песню одобряет. И потом «Девочка моя — тра-ля-ля-ля, я тебя хочу — тра-ля-ля-ля» — неужели не слышали? А у меня аж в ушах эти песенки бренчат. Босс мой, Чугунов, когда в машине едем, очень стерео послушать уважает — эстраду, Губина там, «Фабрику» в полном составе, Долину, «Виагру» и, конечно, Бокова. Куда ж сейчас без Бокова.

Катя с любопытством вытянула шею — нет, не разглядеть ей эстрадную знаменитость в соседнем зале. Мелькнул Боков, как райская, разноцветная птица-попугай, — и арриведерчи.

— Попросить, что ли, для босса автограф? — Кравченко сощурился. — А может, вон у того попросить? Э, да он уже не кондишн. Первое января — что вы хотите?

— О Ждановиче давно ничего не было слышно в Москве, — Мещерский перешел на шепот, хотя до стойки было далеко. — Что, он из Питера никуда не выезжает, что ли? Ни гастролей его, ни концертов.

— А помнишь, как мы на пего в Горбушку с пацанами прорывались? — спросил Кравченко.

— Это на втором-то курсе? — Мещерский оживился. — Там потом еще драка была у метро. Давно это было, Вадик, — миллион лет до нашей эры… Р-рок, рок-н-ролл… Как-то все это ушло, сгинуло.

Катя смотрела на его бокал с шотландским виски. В знаменитой «Горбушке» она не была ни разу в жизни, ни на одном рок-концерте. Хорошо это было или дурно — об этом она уже не задумывалась. Не жалела. Но Жданович… Она знала его, конечно же, она знала его. Его голос — с кассет, с компакт-дисков. Его песни, его стихи… Нет, в «Англетере», даже абсорбированном, не стоило удивляться такой встрече. Катя поднялась из-за стола.

— Ты куда? — удивился Кравченко.

— Пойду попрошу автограф у Ждановича.

Но она не успела. Жданович вдруг резко обеими руками оттолкнулся от мореного дуба стойки, развернулся на сто восемьдесят градусов и решительным нетвердым шагом взял курс в соседний зал.

Мгновения тишины. Потом шум, возникший сразу из ниоткуда. Громкие мужские голоса. Грохот опрокинутых стульев. Мат — как из пушки.

Явились гостиничные секьюрити — мощные, корректные. Скандал — а это был уже действительно грандиозный скандалище — выплеснулся из соседнего зала. Катя увидела Бокова, окруженного испуганными девицами. Двое его собственных охранников пытались отсечь от него взъерошенного Ждановича. Тот наскакивал на Бокова, как петух, что-то хрипло гневно выкрикивая. Всю эту компанию секьюрити отеля вежливо, но неуклонно теснили к выходу из бара:

— Господа, пожалуйста, успокойтесь. Тише, господа! Не здесь, только не здесь! Пожалуйста, покиньте помещение!

— Дерьмо! — хрипло кричал Жданович, вырываясь из рук охраны. — Дерьмо! Ненавижу!

— Сам дерьмо! Оставьте нас — я сам сейчас с ним разберусь! — Боков подпрыгивал, как мячик, на одном месте и норовил съездить Ждановича пухлым кулаком.

Потасовка, точно пробка, застряла в дверях бара, но потом мощными усилиями гостиничных охранников была выдворена за дверь — на снег, на мороз.

Кравченко (Катя не успела удержать его), не мешкая ни секунды, ринулся следом. Катя, бросив Мещерского расплачиваться с барменом, набросила шубу, схватила в охапку дубленку мужа и выскочила на улицу.

Гостиничная охрана уже благоразумно покинула поле битвы, но потасовка не утихла. Снег хрустел под ногами, глаза слепили огни рекламы. Катя увидела Ждановича — лицо его было разбито в кровь, очки отсутствовали. Он яростно рвался из рук удерживавшего его здоровяка Кравченко. По сравнению с ним он казался щуплым, как мальчишка, но бешенство утраивало его силы. Двое охранников отгораживали от него Кирилла Бокова, ухоженное лицо которого искажала гримаса гнева и презрения.

— Вон из моего родного города! — кричат Жданович.

— Это из Уржума, что ли? — ядовито парировал Боков.

— Вон из Питера, сволочь!

— Да пошел ты!

— Фонограммщик!

— Алкаш! Пьяная морда!

В эту минуту у отеля остановился, взвизгнув тормозами, черный джип. Сидевшие в нем двое мужчин и две девушки, увидев происходящее на тротуаре, видимо, с ходу решили вмешаться. Конфликт уже перехлестывал через край. На пороге парадного подъезда тревожно маячил швейцар — вот-вот могла появиться и милиция.

Двое мужчин из джипа быстро приблизились к Ждановичу и Кравченко. Один из них был совсем молодой парень с длинными мелированными волосами. Второй — гораздо старше — среднего роста, худой, широкоплечий. Лицо его в неверных сполохах рекламы показалось Кате смутно знакомым.

— Что тут творится? Что за базар? — крикнул он. — Леха, остынь!

— Сука! — взвизгнул из-за спин охранников Боков. — Совсем уже… Суки!

— Да я тебя сейчас. — Жданович дернулся из железных лап Кравченко. — Пусти! Да пусти ты меня, парень!