Шведов Григорий
Шрифт:
Всем трудно вспоминать эти годы депортации. Это самая черная страница нашей истории. Гибли лучшие, уступавшие близким пищу и постель, из последних сил копавшие могилы в мерзлой казахстанской земле, не щадя сил работавшие на самой грязной работе, чтобы прокормить детей. Здесь, на чужбине, чеченцы и ингуши были лишены всего: Родины, чести, воли. Они были спецпереселенцами.
«Вначале к нам даже боялись подходить местные люди, — вспоминал мой дед Шадид. — Позднее они рассказывали, что до того, как нас привезли, им сообщили, что в товарных вагонах везут людоедов, поэтому они так были насторожены. Поселили нас в холодных бараках неподалеку от станции Кушмурун Семиозерного района Северо-Казахстанской области. Регулярно ходили отмечаться к коменданту, без ведома которого не могли выйти за пределы села.
Однажды мой двоюродный брат Мухадин ушел в соседнее село подзаработать. В течение дня закончить работу он не успел. За свое опоздание он дорого поплатился и был присужден к каторжным работам на много лет, и дальнейшая его судьба нам неизвестна».
Те, кому посчастливилось пережить первую зиму депортации, запомнили ее навсегда. Она осталась в их памяти грудами трупов, сложенных штабелями, так как некому было хоронить умерших. Она оставила след на каждом из них не только преждевременной сединой, но и хроническими болезнями. Она кровоточит в их сердцах болью за преждевременно ушедших из жизни, не обретших даже могилы на родной земле.
Освоившись на новом месте, чеченцы работали, дети учились. Жизнь постепенно налаживалась. Мой дед Шадид построил дом, женился. Подружился с соседями. Только ностальгия по родной земле не давала жить спокойно. Когда в 1957 году вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР о реабилитации жертв политических репрессий [43] , дедушка Шадид был счастлив, как никогда.
Только тринадцать из шестидесяти пяти вернулись на Родину. Из огромных земельных участков, принадлежавших в Катыр-Юрте Ирбагиевым, на пять возвратившихся домой семей теперь досталось только восемь наделов. Было тесно. И молодежь потянулась в город. Прожив несколько лет на станции, они получили железнодорожные специальности, поэтому в городе им сразу нашлась работа. Дальше — больше. Днем — работа, вечером-учеба, в выходные дни — строительство жилья для своих семей. Среди нас много железнодорожников, есть врачи, инженеры, юристы, экономисты, предприниматели. Они живут в разных концах нашей страны. Их было бы больше, если бы не новая беда. Самая невосполнимая утрата — наши близкие, которых унесла война, начавшаяся в 1994 году.
43
Указ 1957 года восстанавливал Чечено-Ингушскую АССР. Закон о реабилитации жертв политических репрессий был издан значительно позднее, в 1991 году.
Все Ирбагиевы — патриоты. Никто не хотел уезжать из республики. Но и никто не хотел идти с оружием проливать кровь невинных. Слишком многое связывало наших близких с Россией: учеба, армия, работа, родственные и дружеские узы. Каждый прошел через армию, поэтому знали, что солдат — человек подневольный, он выполняет приказ. По примеру своих знакомых десятки молодых людей из наших семей могли взяться за оружие, но старейшины на семейном совете решили: каждый, кто возьмет в руки оружие, будет изгнан из семьи. Молодые подчинились. Возможно, это решение спасло жизни многим русским солдатам, но не спасло наших близких. Как говорится, пуля не выбирает. Некоторые мои родственники погибли во время артиллерийских обстрелов и бомбовых ударов, других настигли случайные пули. Самая страшная участь настигла четверых моих родственников.
Это было в конце ноября 1999 года. Дядя Хас-Магомед вез с родственниками труп убитого племянника Аслана для захоронения в родном селе. Не доезжая Катыр-Юрта, на повороте Янди, их обстрелял танк. Выскочив из машины с белым платком, дядя с поднятыми руками направился к военным, выкрикивая: «Не стреляйте! Здесь женщины и дети!» До последнего часа мой дядя оставался законопослушным человеком и верил наивно, что невинную голову меч не сечет.
Выстрелы продолжались. Дядя был изрешечен. Тогда тяжело раненная жена Аслана (покойника) чудом сумела вытащить из машины малолетних детей, тоже раненых, и отползти на безопасное расстояние. Машина взорвалась. Если бы не случайная свидетельница, это страшное преступление осталось бы неизвестным, а трупы родственников — неопознанными: подошедшие к горящей машине солдаты бросили в огонь расстрелянного ими дядю Хас-Магомеда [44] . Этой трагедии не перенес мой дедушка Шадид: его сердце стучало всего лишь несколько дней, пока шли люди с соболезнованиями. В эти дни все подъезды к Катыр-Юрту были перекрыты. И мой отец, как и остальные его братья, не смог проводить своего отца в последний путь. Мой дядя Хасан, которому был двадцать один год, попытался проехать в село, но был смертельно ранен. Их могилы находятся рядом…
44
Были и другие свидетели, кроме выжившей женщины. Поскольку ответвление дороги на село Янди (Орехово) находится на самой окраине Катыр-Юрта, это преступление видели жители села.
Вот показания одного из них: «14 ноября 1999 года при установке блокпоста между Катыр-Юртом и райцентром Ачхой-Мартан на западной окраине села российские военные убили и сожгли четырех человек, везших для захоронения труп умершего в Ингушетии родственника. Случилось это на том самом месте, где оборудовался блокпост. Военные без предупреждения открыли огонь по приближающейся „Газели“. Находившиеся в ней отец и сын Хас-Магомед и Аслан Астамировы, брат Хас-Магомеда, Абдурахман Астамиров и еще один человек, чье имя мне неизвестно, сразу же погибли. Из остановившейся машины со своим 5-летним сыном на руках выскочила Асет, жена Аслана, и легла на обочину дороги. Они оба были ранены. Женщина плакала и просила подошедших военных: „Ради Аллаха, оставьте нас в живых“… Ее погрузили в БТР и доставили в Ингушетию, в Слепцовск (ст. Орджоникидзевская). Убитых людей военные сожгли вместе с их машиной. Там же сгорел и труп человека, который перевозился для захоронения на кладбище нашего села». В несовпадении фамилий (Ирбагиевы и Астамировы) нет ничего необычного: Зелимхан называет погибшего Хас-Магомеда «дядей», но это мог быть дядя по матери, или (при чеченских традициях поддержания связей с дальними родственниками в «больших семьях»)двоюродный, или троюродный дядя, фамилии же дальних родственников, очевидно, могут отличаться. Житель села говорит про блокпост, а Зелимхан (очевидно, со слов выжившей Асет) пишет про «танк». Но чеченка, очевидно, не разбиралась в военной технике и могла так назвать любую бронированную машину. Оборудование блокпоста в тот день лишь начиналось, никакие капитальные сооружения, очевидно, возведены не были, и пост, действительно, мог представлять лишь стоящую на обочине боевую машину.
Сейчас нас не бомбят. Но люди продолжают гибнуть. Неизвестно, когда закончится эта война. А пока мы, вернувшись на пепелище, пытаемся выжить.
Если мне это удастся, то я тоже выучусь, стану трудиться. Конечно, в первую очередь построю заново дом.
Опять война
Милана Такаева, Шалинский район, с. Мескер-Юрт, 9-й класс
Я хочу рассказать о моей семье. Она начинается с истории моих прабабушки и прадедушки. Моя прабабушка — 1885 года рождения, она умерла в 1972 году. Прадед — 1880 года рождения, он очень хорошо знал арабский язык и Коран.
В сталинский период, в 1937 году, его упрятали в тюрьму, и он пропал без вести. Мой дедушка искал его по всем инстанциям, писал письма, и ответы на них по сей день хранятся у нас. В 1958 году прадед мой был реабилитирован. По рассказам прабабушки мы знали, что она долго носила ему передачи, которые ему не передавали. Тогда тюрьма находилась напротив бывшего кинотеатра «Космос» на берегу реки Сунжа. По рассказам стариков, бывших заключенных этой тюрьмы, известно, что их там жестоко били и издевались над ними.
Мой прадед — Берсанов Товсолт — был делегатом на II Всероссийском съезде горских народов, который состоялся в Москве.
Проходит время, наступает 1944 год. Моих дедушку и бабушку высылают вместе с другими чеченцами в Среднюю Азию. Вот рассказ моей бабушки Марет:
«Рано утром в селе Мескер-Юрт в день высылки собрали всех мужчин в мечеть. На некоторых дворах солдаты находили спрятавшихся мужчин. И разъяренные солдаты не обращали внимание на женщин и на детей, „есть приказ, и выполнять его надо“. И вот всех, как скотину, загружают на машины.