Они долго еще выясняли, «что есть порядок», Катя же почти оглохла от воплей, причитаний, призывов. Ее со всех сторон дергали, теребили за платье, что-то горячо объясняя по-арабски, по-бенгальски, по-курдски…

Однако в этом содоме она все же успела заметить, что в растревоженной горластой толпе разные люди ведут себя по-разному. Вьетнамцы, например, держались особняком от остальных. Документы у них были в полном порядке. И вообще они не производили впечатления людей, задавленных нищетой и сломленных отчаянием. Катя, когда ажиотаж вокруг Арбузова и сотрудников ОВИРа несколько поутих, попросила участкового показать ей тех вьетнамцев, которые с трудом, но все же опознали в обезглавленных своих соплеменников. И спустя десять минут Арбузов подвел к ней двоих. Катя сначала думала, подростков — они ей до плеча едва доходили, но оказалось, что это взрослые и даже пожилые мужчины.

Говорили они по-русски сносно. Впрочем, когда речь заходила о вещах, которые они по какой-то причине не желали обсуждать, тут же прикидывались, что «моя твоя не понимай».

После получасового увертливого диалога Кате удалось узнать очень немногое; что тех пропавших звали Чанг и Тхо. Что жили они в Чудинове уже пятый год, деньги семьям в Ханой посылали регулярно. А сами занимались тем, что торговали, как и рассказчики, на вещевой ярмарке за Кольцевой дорогой хлопчатобумажными изделиями, полотенцами и постельным бельем. Что — «весной это случилось, а когда — точно не помним», — собирались они в Малый Ярославец за товаром. «Господи, — подумала тут Катя, — куда их носит!»

Но из поездки той Чанг и Тхо так и не вернулись. «А потом нас больница полиция везла, — продолжали вьетнамцы, — а там мертвые, уй-юй-юй нехорошо это…»

Катя кивала головой: конечно, нехорошо, а сама уныло думала — примерно то же самое рассказал ей Колосов. Не стоило и тащиться в такую даль, в этот сумасшедший «Вавилон», чтобы…

— Ходить за мной быстро, не оборачиваться! Кто-то прошипел ей это в ухо, ущипнув за руку.

Позади, точно видение из экзотического сна, стояла молодая пышнотелая мулатка, похожая на спелый грецкий орех, в синем открытом сарафане и желтом тюрбане. Очень даже нарядная для этой ночлежки. Плавно лавируя в толпе, она двинулась куда-то по коридору. И вот желтый тюрбан мелькнул уже где-то на лестнице, ведущей на второй этаж…

Катя начала протискиваться следом в толпе жильцов. «Вах! — брутальный индус в бархатной черной чалме сделал вид, что ослеплен ее видом. — Вах, какой сладкий русский дэвочк!» Катя заскользила, как угорь, вертя головой: ей не очень-то хотелось углубляться одной в недра этого «Вавилона», теряя из вида Арбузова и сотрудников милиции, плотно занятого проверкой документов еще пока только на первом этаже.

А мулатка, вертя пышным задом, поднималась на третий. Катя, собравшись с духом, шла по пятам за ней. Ах, если бы все это приключение происходило где-нибудь на Багамах, в какой-нибудь ромово-банановой фазенде… А не в подмосковной хрущевской развалюшке на шоссе Москва — Рязань…

— Сюда ходить. Здесь. — Мулатка толкнула одну из дверей. — Тихо, ш-ш-ш… — Она таинственно приложила палец к губам.

Катя оглянулась — нечто вроде общественной кухни циклопических размеров: столы, газовые плиты, странные запахи, немытая посуда в рыжей от старости раковине…

— Ты понять меня. Ты русский, но баб. Я — Мозамбик, но тоже баб. Мы обе — баб, и понять должны. — Мулатка тараторила, как мельница, тихо, но с великим жаром. — Тут один бой, шибко хороший. Мэйк лав, любовь, понимаешь? Любовь мне, мой. Сильно хорошо. Едем Гамбург: он, я. — Она ткнула себя в пышную грудь. — Бумаг — нет, баксы, долларс — нет, понимаешь? Серая Голова сердит, гонять хочет. Скажи ты своя Серая Голова, — тут Катя с превеликим трудом поняла, что ее явно просят замолвить словечко перед участковым Арбузовым, трогательно именуя его «Серой Головой», из-за форменной пилотки. — Скажи: не надо гонять — я, он — любовь, понимаешь?, Пусть — Гамбург, понимаешь? А я.., про Сайгон сейчас спрашивала? Сайгон тоже любовь мне делать — слабо, — мулатка усмехнулась. — Потом я бросать его для бой… Скажу тебе. А ты скажешь Серая Голова?

— Скажу, скажу, — заторопилась и Катя: ох, Сережку Мещерского бы сюда! Он спец великий по африканским диалектам, пять лет в институте зубрил. А тут как сквозь дебри: про погибшего вьетнамца эта шоколадная прелестница что-то толкует, который был ее прежним любовником и…

— Они машину искать то утро. Холодно быть. Дождь. Машину голосовать — я видеть. — Мулатка наклонилась к Кате. — Я следить, хотеть видеть, как Сайгон уезжать, — он ревновать меня, бить, понимаешь? Две машины они останавливать, торговать. Их не брать — мало давать денег. Потом третья взять. Они садится в нее и ехать, понимаешь? И все — не приезжать.

— Какая это была машина? Какой марки? — спросила Катя. Мулатка лишь пожала плечами:

— Маленький. Марка — я не понимать.

— Не грузовик? Легковая, значит… А цвет? Какого цвета машина была?

Мулатка молча ткнула в Катину бежевую летнюю сумочку.

— Такой. И грязный. Дождь. Они садится, ехать и не быть назад. Теперь иди ты, говори Серая Голова гонять не надо, надо — Гамбург.

Катя, спустившись вниз, поискала Арбузова, а наткнулась на колосовских оперативников, привезших ее сюда. Они о чем-то беседовали с афганцами. Катя (жадиной на существенную для дела информацию она сроду не была) кратко поведала им суть дела, указав глазами на мулатку, терпеливо караулившую на лестнице.

— Сейчас сами с ней потолкуем, — заверили сыщики. — Постараемся уладить и с ней, и с ее дружком. Если она что-то видела, понадобится нам в качестве свидетеля.

"Итак, вьетнамцы торговались с водителями, нанимая машину для дальней поездки. И их взяла какая-то легковушка бежевого цвета. Значит, тот, кто был за рулем, много не запросил с них… — Кате отчего-то стало вдруг жарко. — Но и довезли их за эту цену недалеко. Всего-то до… Трупы в лесу были найдены на двадцать втором километре. Они совсем не много пробыли в той машине… И в тот день как раз шел дождь, смывший и следы на дороге, и кровь…