Бывший атаман Нечай пожал плечами.

– У Махно тогда служили многие. С тех пор дважды объявляли амнистию.

– Не поняли, значит, – женщина вздохнула. – При чем тут амнистия? Вас привлекли к работе в нашем отделе, вам стали доверять, вы узнали такое, что рядовому партийцу даже не снилось. И тут нам сообщают, что вы элементарно лжете. Вы даже не враг, Вырыпаев, вы переметчик и трус, такие люди Киму Петровичу не нужны. Егор вас пытался защищать, и я вашей смерти вовсе не жажду, но порядок – один на всех. Жаль, вы нам поначалу всем понравились.

– Даже вам? – не выдержал Виктор.

В ответ – знакомое фырканье.

– Что вы понимаете в женщинах, Вырыпаев? По-вашему, меня тянет в царские постели? Да пошли все эти вожди к черту. Троцкий – и тот ничем не лучше медного самовара, кипятится, булькает, блестит, а внутри одна вода. Власть – вот что имеет значение. Настоящая, абсолютная, не та, которая на съездам и сессиях избирается. Над людьми, над всем миром, над эфирным пространством, над Временем, над жизнью и даже над смертью. А власть – это не только оружие и деньги, это прежде всего знание. Люди пока питаются малыми крупицами, но есть то, что собрано не ими и до них. Вы могли бы стать одним из немногих, перед вами открыли дверь, за которой – нелюдское, надмирное могущество… А сейчас я вас шлепну и даже не смогу затащить в ванну с шампанским, чего мне, признаться, очень хотелось. Думала поцеловать вас на прощанье, он не стану. Сниться будете.

– А я и так вам буду сниться, – улыбнулся красный командир. – Нервы у вас дамские, тонкие. Убивать надо без всяких чувств, как дрова рубить. Под утро явлюсь, ждите.

Он поглядел вверх, в черный недвижный свод, закрывший собой небо и понял, что совершенно спокоен.

– Я знал, что не протяну долго, что найдут и расстреляют. Поделом! Я действительно струсил, может, единственный раз в жизни. Испугался свободы, не поверил, товарищей предал. Когда меня искалечило, но не убило, я все понять не мог, для чего мне жить дальше? Может, чтобы заглянуть за краешек, увидеть, что мир наш на самом деле иной, не плоский? За это спасибо Киму Петровичу передайте, не в обиде я на него.

На язык просилось и другое. Виктор вдруг понял, что этой женщине тоже не прожить долго, ее гибель уже рядом, в двух шагах, почти за самым плечом холодом дышит. За надмирное могущество придется платить по полному счету. Но быть вестником смерти не хотелось, пусть лучше не знает. А ему действительно позволили заглянуть за край. И не только когда он увидел блестящий металлический «сундучок», но и прежде, на Ваганьковском. Батальонный вспомнил лицо женщины, но не давно умершей Доминики, а иное, которое увидел, когда открыл глаза на холодном полу склепа – лицо со старой фотографии на каменном кресте.

«…К сожалению, вам придется все забыть, Виктор. На время, потом я вас найду. Некоторые тайны слишком тяжелы для людей.»

Теперь завеса начала приподниматься. Можно было без страха уходить.

– Господь милостив к бунтовщикам и разбойникам, – беззвучно шевельнулись губы, – потому как сам вырос на Хитровке. Сам свинец заливал в пряжку, сам варил кашку. Этому дал из большой ложки хлебнуть…

Выстрелы он услышал, но странная колыбельная не умолкала, вела за собой, манила плеском невидимой реки, чьи воды расступились перед ним.

– …Этому из ложки поменьше, но два раза, а этому со дна котелка дал черпнуть. Сам бродит, ходит, голодный, но довольный, на крышу залезает, голубей гоняет. Соседней яблони яблоки кислые, сами на ладонь просятся…

4

На одном из столичных вокзалов в шумном зале ожидания, переполненном спешащим озабоченным людом, возле стены с пожелтевшим плакатом, призывающим на борьбу с брюшным тифом, негромко разговаривали два молодых человека. Они ничем не выделись из окружавшей их толпы, разве что черными цыганскими кудрями, выбивающимися из-под головных уборов. Один был в старом пальто и темном картузе, второй носил офицерскую шинель, тоже старую, и военную фуражку с красной звездой. Тот, что предпочитал шинель, держал правую руку в кармане и время от времени поправлял ее левой. Лица были настолько похожи, что могло показаться, будто каждый из них смотрится в зеркало.

Оба улыбались. Улыбки тоже были одинаковыми.

– …Tout d'abord nous nous sommes rendus `a Minsk, il y aura une personne fiable… – негромко говорил тот, что был в пальто.

– По-русски, братишка, – шепотом перебил второй. – Услышат, точно за шпионов примут.

– В Минск поедем, там у надежного парня остановимся, он скаут-мастер, начинал у Янчевецкого в «Легионе юных разведчиков…» Граница рядом.

Тот, что был в шинели, поправил мертвую руку, так и норовящую убежать из кармана, покачал головой.

– Через границу нельзя. Сами не перейдем, а среди контрабандистов chaque seconde – agent[29]. То есть…

Ответом был смех, веселый и злорадный.

– Nous sommes… Мы их по ветках развесим, как старые портянки! Семен! Я не через границу тебя зову. Под Минском действует отряд «Народного союза защиты родины и свободы», нас с ними свяжут, дадут пароль. Наконец-то мы сможем взять винтовки!..

– Винтовки…

Поручик коснулся бессильной десицы, вновь улыбнулся, но на этот раз невесело. Его собеседник понял, смутился.