Именно Дик показал ей знаменитый зоопарк в парке Таронга и достал из кармана орешки, чтобы она кормила обезьян. И снисходительно смеялся, когда она в страхе визжала на поворотах и горках аттракциона на близлежащей ярмарке. Постепенно она расслабилась и стала чувствовать себя не старше своего возраста — двадцати одного года — и почти забыла о том, как больно было расставаться с близкими там, в Англии.

Тогда голос ее грозил сорваться, но она заставила себя твердо сказать Норе:

— Мне очень хорошо было с тобой и близнецами, когда Джеймс был в Нигерии, но я хочу пожить самостоятельно, и я уверена, что ты меня поймешь. Мне будет вас ужасно не хватать, но теперь, когда Джеймс вернулся, тебе не будет одиноко, да и тебе нужна комната для Рики и Питера, ведь они уже не младенцы. Они будут в восторге, потому что их папа вернулся насовсем, и вы наконец-то станете счастливой полной семьей.

Нора протестовала, да и Джеймс тоже, но Лу заметила, что его голос звучит не слишком настойчиво: если он и жалел о ее отъезде, то только потому, что они теряли бесплатную прислугу и няньку. Лу любила Нору, но Джеймс никогда не упускал случая напомнить ей, что она лишняя в их семейном кругу.

Когда родители трагически погибли, Луиза доучивалась последний год в пансионе и приезжала на каникулы к Норе и Джеймсу. Они содержали ее, пока она проходила курс машинописи: намеки Джеймса заставили ее стремиться поскорее начать зарабатывать. Из своих заработков машинистки она смогла вносить свою долю в хозяйственные расходы. К тому же три года тщательной экономии позволили ей без страха уйти из их жизни, когда Джеймс окончательно вернулся из-за границы.

Путешествие до Сиднея, пребывание в общежитии для иммигрантов, первая острая тоска по дому и неуверенность — все стало блекнуть и забываться в тепле и радости, которые дарило ей общество Дика. Анжеле это явно не нравилось…

Теперь, когда она осторожно потянулась в сумрачном купе поезда, быстро уносившего ее в ночь через Синие горы, ее снова охватило чувство неуверенности. Замерзшей рукой она протерла окно, и, вглядываясь в залитые лунным светом долины и ущелья, подумала, что сердце ее теперь такое же твердое, холодное и неприступное, как они. «Бога ради, Луиза О’Доннел Стейси, — вдруг сказала она себе, — где же вся твоя недавно обретенная храбрость, которая привела тебя сюда? Возьми себя в руки». И еще прибавила: «И смотри в будущее, а не в прошлое».

И каково же было это будущее? Надо признаться, оно оказалось достаточно сомнительным. Она не имела абсолютно никакого понятия о жизни в сельской Австралии — как, впрочем, и в любой сельской местности. Но в объявлении говорилось, что особый опыт не требуется. Там было лишь сказано, что нужна женщина в качестве временной гувернантки. Лу не была очень уверена в своих педагогических способностях, но у нее был опыт общения с непослушными близнецами Норы.

Последнее требование заключалось в том, что эта женщина должна была приехать немедленно, выехав из Сиднея на Западном экспрессе во вторник, шестнадцатого июня. Ей надо обратиться в адвокатскую контору Бейтса и Хьюстона, которые дадут деньги на проезд, и следовало сойти на разъезде Нандойя.

Лу, конечно же, оказалась единственной претенденткой на это место. Адвокаты встретили ее появление с облегчением, почти не задали вопросов, вручили деньги на проезд и сказали, что оповестят о ее скором прибытии мистера Стивена Брайента из Ридли Хиллз. Наверное, бедная миссис Брайент заболела, или что-нибудь в этом роде, подумала Лу. Может, ждет еще одного ребенка, а может, ей нужна помощь с заочным обучением детей.

Хозяйка, у которой Лу снимала квартиру, просветила ее относительно уроков по почте, которые могут получать дети в отдаленных поселениях, добавив, что, вероятно, матери нужна помощница, которая бы следила за выполнением уроков, пока та будет заниматься другими делами.

Лу понравилась бы такая работа — она уверила себя, что для нее не требуется ничего, кроме здравого смысла, а миссис Брайент может оказаться кем-то вроде Норы: немножко сестрой, немножко матерью, немножко другом. И на этой успокаивающей мысли Лу провалилась в сон.

Ее разбудили скрежет и стук дверей, которые были распахнуты кем-то, раздраженным долгой, полубессонной ночью, проведенной в неудобной позе в неуютной обстановке. Это был мужчина с места напротив — пожилой, коренастый. Он вылез из своего коричневого плаща с поясом и решительно расхаживал взад-вперед по коридору вагона. В предрассветной мгле Лу смогла разглядеть, что на нем габардиновые брюки, спортивная куртка, и тускло поблескивающие бежевые ботинки.

Ну, уж он-то не фермер, решила Лу, хотя их здесь, кажется, не называют фермерами. Фермеры держат коров и кур на маленьких участках плодородных земель вдоль побережья и орошаемых районах, иногда на долевом участии со смешанным хозяйством: овцы, пшеница, фрукты и тому подобное. А людей из глубинки называют скотоводами, или овцеводами, или, самое точное, пасторалистами. Так сообщила Лу ее хозяйка. А хозяйства их называются не фермами, а станциями.

Хозяйка не знала, почему они так называются, но ее брат когда-то работал в мотеле на западе страны, и она могла точно сказать Лу, что он писал ей именно о станциях. Лу ей всегда нравилась, и, глядя на бледное лицо девушки и тревожное напряжение в ее глазах, она догадалась: что-то случилось. Но девушка не откровенничала. Ну, главное, чтобы жильцы платили вовремя, да не принимали по ночам гостей, а разбираться в их личных проблемах — не ее забота. Хозяйка решила, что все дело в каком-нибудь молодом человеке — ведь только неделю назад Лу казалась такой счастливой и беззаботной.

«Скотоводы и станции», послушно повторила про себя Лу. Раздраженный тип в коридоре, конечно, не скотовод. Может, владелец бензоколонки или магазина. Рассмотрев остальных пассажиров, которые еще спали, она увидела, что к матери с дочерью и мужчине в ладном твидовом костюме, над головой которого на полке уверенно покоился котелок, прибавился еще один попутчик. Она смутно вспомнила, что открывались двери, доносились звуки тележек и голоса, и она еще порадовалась, когда наконец закрывшаяся дверь снова избавила пассажиров от шума и нежеланного холодного воздуха.