В последнее время историки все больше склоняются к мнению о том, что торговые отношения финикийцев с греками в этот период не ограничивались островом Эвбея. В Коринфе обнаружена керамика с явными признаками «ориентализма», которая, очевидно, вывозилась как в финикийские, так и в греческие поселения Центрального и Западного Средиземноморья {133} .

Но не только предметы роскоши и изделия художественного ремесла финикийцы экспортировали в Грецию. Хотя финикийцы занимались торговлей и вовсе не собирались навязывать свою культуру, влияние Ближнего Востока обнаруживается и в греческой литературе, и в языке, и в религиозных ритуалах {134} . [48] Особенно зримо оно проявилось в алфавите {135} . Финикийский шрифт был настолько прост, что он легко запоминался, и это послужило важным подспорьем для создателя греческого алфавита [49] . Первые образцы греческого письма на глиняных черепках, найденных в Лефканди на острове Эвбея, относятся ко второй четверти VIII века, и большинство историков едины во мнении, что буквенный шрифт заимствован из финикийского алфавита [50] . К числу заимствований можно отнести такие, например, слова: byblos (папирус как писчий материал), deltas (табличка или дощечка для письма), byssos (льняное полотно), sakkos (мешок), gaulos (судно), makellon (рынок), titanos (известь), gypsum (штукатурка), harpe (кривой меч), macha (битва). Они дают наглядное представление о характере адаптации {136} . Неудивительно, что большинство инноваций, перенятых греками у финикийцев, связано с торговлей: процентная ссуда, страхование, совместное финансирование коммерческих операций, банковские депозиты и, возможно, система мер и весов {137} . Финикийцы, таким образом, экспортировали экономические и культурные достижения Ближнего Востока в Грецию, но одновременно они заложили и основы не только для взаимовыгодного партнерства, но и для будущих конфликтов.

Тем не менее из-за возросшей торговой активности греков иногда трудно различить греческие и финикийские достижения. Взять, к примеру, изобретение триремы, основного боевого корабля, использовавшегося в Средиземноморье с VII до IV века: авторство историки приписывают и грекам, и финикийцам. Трирема обладала несомненными преимуществами по сравнению с предшественницей пентеконтерой, имевшей длину 25 метров, один парус и пятьдесят гребцов. Это был гораздо более мощный корабль, имевший пространство для восьмидесяти гребцов, располагавшихся на трех уровнях по обоим бортам судна. Трирема была снабжена двумя парусами, большим и малым — для бокового ветра, и она могла преодолевать без остановки до 340 километров. Перед битвой паруса и другое тяжелое снаряжение убирались, чтобы обеспечить кораблю лучшую маневренность. На носу имелся таран, сделанный из бронзы: им разрушались борта вражеских судов. Боевые качества корабля значительно повышало наличие фордека для лучников и метателей копий{138}.

По сведениям некоторых древнегреческих авторов, трирема была изобретена коринфянами в VIII веке. Однако большинство тех же греческих авторов убеждены в том, что все древние боевые корабли были изобретены их соотечественниками эллинами [51] . Тем не менее не существует ни изобразительных, ни каких-либо иных свидетельств использования греческих трирем ранее последних десятилетий VI века [52] . Первое достоверное упоминание о строительстве трирем связано с именем египетского фараона Нехо II, соорудившего их для использования в Средиземном и Красном морях, и оно датируется началом VI века. Поскольку не имелось более ранних сведений о строительстве египтянами кораблей такого рода, историки предположили, что Нехо II должен был обратиться к чужеземному опыту. Нам неизвестно, были ли в тот период у египтян постоянные сношения с греками, но мы знаем, что финикийцы поставляли им кедры для сооружения лодок {139} . Кроме того, по конструкции ранних финикийских трирем с палубой над гребцами можно судить об источнике происхождения идеи верхнего уровня расположения весел {140} .

В целом же академические попытки выяснить, кто первым построил трирему, представляются тщетными. Претензии различных древних народов на первенство могут свидетельствовать лишь о том, что они одновременно использовали практически однотипные суда, и это было результатом взаимопроникновения культур по всему Средиземноморью [53] . Средиземное море во все века и разъединяло, и объединяло народы. Хотя его обычно и представляют как сплетение отдельных морей — Ионического, Эгейского, Адриатического, Тирренского и других, обладавших собственной идентификацией и историей, — оно служило средством общения для людей, обитавших на его берегах {141} . Строительство кораблей позволяло народам, жившим на расстоянии тысяч километров друг от друга, обмениваться товарами и идеями {142} . Те, кто осваивал мастерство кораблестроения и навигацию, выступали в роли и проводников-апологетов различных культур, и агентов их интеграции. Именно на этой противоречивой основе развивались отношения между финикийцами и греками. Археологические свидетельства о торговле и коммерческом партнерстве дополняются сюжетами о двойственном восприятии греками финикийцев, которые мы находим в ранней греческой литературе.

В «Илиаде» и «Одиссее» Гомера, отразивших времена самой активной колониальной экспансии греков и финикийцев в Средиземноморье в VIII — VII веках, проводится четкое разграничение между финикийцами как людьми и их искусными изделиями. В «Илиаде» всеобщее восхищение вызывает серебряная чаша из Сидона, предлагаемая греческим героем Ахиллом в качестве приза победителю в беге. В другом эпизоде восхваляются «узорные ризы» Гекубы, царицы Трои, вышитые сидонскими женщинами, настолько роскошные, что они достойны дарения самой Афине{143}. Восхищение мастерством финикийцев резко контрастирует с их характеристикой как людей бесчестных, алчных и коварных{144}. В «Одиссее» Эвмей, верный свинопас Одиссея, объясняет, как он стал рабом. В действительности Эвмей был сыном царя до того, как его похитила сидонская няня и отдала финикийским купцам. И самого Одиссея чуть не постигла такая же участь. Он рассказывает, как к нему явился «хитрый, в обманах искусный» финикиец, «плут и барышник, многим немало зла причинивший», и уговорил поехать в гости к нему в Финикию, где «будто бы много сокровищ в доме его». На самом же деле, как оказалось, финикиец замышлял продать его в рабство{145}. В этом эпизоде отражена не столько враждебность к финикийцам, сколько неприязнь к торговцам, которую испытывала аристократия, не желавшая иметь с ними ничего общего. Скорее всего антипатия основывалась на уже существовавшем предубеждении, а не была лишь литературной отповедью людям, не принадлежавшим к греческой нации. Кроме того, общепринято считать, что «Одиссея» написана после «Илиады», когда отношение греков к финикийцам ужесточилось вследствие обострения торгового соперничества. С другой стороны, происходившая культурная ассимиляция предполагает: негативное отношение к финикийцам не было всеобщим{146}.

Во второй половине VIII века характер внешнеэкономической деятельности финикийцев изменился, особенно в Центральном Средиземноморье. На Сардинии возникли самостоятельные поселения — на юге и западе острова, в Сульцисе, Тарросе и Норе. Эти колонии существенно отличались от Сант-Имбении: они были преимущественно финикийскими, с очень незначительным присутствием нурагийцев. Им были свойственны те же топографические особенности, отличавшие все другие финикийские поселения на островах, полуостровах и мысах: непременное наличие двух естественных гаваней, позволявших выходить в море при любом направлении ветра. Каждая гавань предоставляла удобные якорные стоянки и доступ в глубь территории к рудникам и сельскохозяйственным угодьям нурагийцев, с которыми налаживался товарообмен {147} . В результате среди нурагийского населения обострилась конкурентная борьба за землю, ресурсы и доминирование в прибыльной торговле с финикийцами. Это вело к уплотнению поселений, социальному расслоению, формированию отдельных социально-политических группировок {148} . [54]

Керамика, найденная в Сульцисе, свидетельствует об активных торговых связях ранних финикийских колоний с Пифекусой и Этрурией, возможно, при участии Эвбеи{149}. Сардиния предоставляла стратегическую платформу для реализации еще более амбициозных коммерческих проектов, в особенности тирянам. Располагаясь одинаково далеко от европейского и африканского материков и обладая протяженной береговой линией, она служила удобным плацдармом, открывая доступ к далеким западным окраинам Средиземного моря с богатейшими минеральными ресурсами{150}. Финикийский торговый форпост в Уэльве на юго-западе Испании принимал товары из Сардинии уже в VIII веке до нашей эры{151}.

Самый древний образчик финикийской письменности, найденный в Западном Средиземноморье, начертан на обломке камня, названном «Стелой из Норы»: он обнаружен в конце IX — начале VIII века на юго-западе Сардинии. Некоторые историки интерпретируют текст как благодарение бога Пуммая финикийским сановником Милкатоном за спасение во время шторма на пути в страну «Таршиш». Ученые немало дискутировали по поводу местонахождения этой страны. Наиболее убедительным представляется мнение о том, что речь идет о Тартессе, как в древности называлась обширная территория Южной Испании, занимаемая теперь Андалусией {152} . [55]