Ассоциации с Гераклом, внушаемые Силеном, можно обнаружить и в другом знаменитом рассказе — о предполагаемом сновидении карфагенского полководца. Ниже следует версия в изложении Цицерона, как полагают, наиболее точно воспроизводящая повествование Силена:

Существуют и иные варианты этой истории, адаптированные другими римскими авторами в угоду своим интересам и изображающие Ганнибала в дурном свете, но подлинник принадлежит перу благожелательно настроенного Силена [300] . Дружественная по отношению к Ганнибалу тональность оригинала подтверждается негативной реакцией на него римского писателя Валерия Максима, заявившего: «Пророчество, зловредное для любого человека римских кровей» {868} . Действительно, судя по всему, эта история получила широкую огласку и произвела впечатление. Ведь главная идея сюжета о сновидении заключалась в том, что Ганнибал получил от богов официальную санкцию на войну с Римом, подтвержденную самим Юпитером/ Зевсом и назначением к нему в спутники божественного провожатого (им мог быть только Геркулес/Геракл) {869} . Образ чудовища, «опустошающего» Италию, истолковывался по-разному. Вероятнее всего, имелась в виду Гидра, многоголовая змея, которую Геракл убил, совершая второй подвиг. Проблему для него создавало то, что отрубленные головы вырастали снова. Герою помог Иолай, прижигая шеи горящей головешкой.

В истории Силена Ганнибал олицетворяет Геракла, а Рим представляет Гидра, неумирающее чудовище, одолеть которое призван былинный герой. На самом деле один советник Пирра действительно сравнивал Рим с Гидрой, имея в виду необычайные способности города к самовосстановлению и самообновлению. Таким образом, в подлиннике отображались не только божественное благоволение к Ганнибалу и его Геракловы качества, но и звериная сущность Рима, подавляющего соседей{870}. В этом эпизоде Силен, видимо, хотел сказать, что вновь появился великий герой/бог старого Средиземноморского мира, чтобы призвать единомышленников объединиться, цивилизовать варваров и побороть римского монстра. Некоторые историки полагают, что Целий подправил Силена, сознательно упустив важную деталь — страшную бурю, о которой сообщается в версиях Ливия и Кассия Диона. По их мнению, Целий тем самым хотел изменить место и время сновидения — перенести это событие с перевалов Альп на более ранний период подготовки к походу после окончательной размолвки с Римом. В таком случае смысл сновидения мог заключаться в том, чтобы вдохновить карфагенское воинство на преодоление предстоявших трудностей и испытаний{871}.

И Полибий, и Ливий признают, что действительно имела место пропагандистская кампания, наделявшая карфагенского полководца божественными ассоциациями. Их сетования на этот счет лишь подтверждают то, насколько успешными были усилия литераторов, окружавших Ганнибала, в распространении идеи о божественном благословении экспедиции. По мере приумножения успехов в покорении диких земель и укрощении их диких народов возрастала и уверенность литераторов Ганнибала в том, что он является наследником Геракла. Полибий осуждает анонимных сочинителей:

У Ливия же римский военачальник перед сражением воодушевляет свое воинство уничижительными словами в адрес карфагенян и их полководца: «Было бы любопытно убедиться на опыте… подлинно ли этот Ганнибал — соперник Геркулеса в его походах, как он это воображает, или же данник и раб римского народа, унаследовавший это звание от отца»{874}. На всем протяжении повествования о войне Ливий делает акцент на нечестивости Ганнибала, что, вероятно, объяснялось тем беспокойством, которое вызывало в Риме отождествление Ганнибала с Гераклом — Мелькартом{875}. Угрозу представляла не столько военная мощь карфагенянина, сколько его новая модель территориальных завоеваний и поглощений. Благоволение богов, пропагандировавшееся литераторами Ганнибала, было намного опаснее самомнения.

Ганнибал бросал вызов не только политической гегемонии Рима, но и римской мифологии, на которой зиждилась эта гегемония. Культ Геркулеса предоставлял необходимое мифологическое и историческое обоснование для территориальных приобретений в Италии и завоевания карфагенских владений в Центральном Средиземноморье. Присваивание Ганнибалом образа Геракла ставило под сомнение правомерность римских претензий. Ганнибал вознамерился перехватить у римлян не только военную, но и идеологическую инициативу. Римляне в результате усилий литературных пропагандистов Ганнибала оказались в новой и непривычной роли — агентов тирании, от которой Италию призван освободить карфагенский полководец. Рим превратился в «разбойника Кака». Объединив пунические, греческие и италийские общины под знаменами Геракла — Мелькарта, Ганнибал мог вытеснить римлян из древнего мира героя/бога. Тимей обосновал «исторические» узы, связывавшие римлян с западными греками против карфагенян. Теперь его схема рушилась. С самого начала выпады Ганнибала против Рима нацеливались на подрыв не только могущества города и господства в Центральном Средиземноморье, но и притязаний на славное прошлое, определившее его превращение в региональную великую державу.

Ганнибал предвидел трудности, но то, с чем ему довелось столкнуться, превзошло все его ожидания.

Он мог рассчитывать на поддержку кельтских вождей альпийских регионов и долины реки По, отправив к ним своевременно послов с дорогими подарками, однако испанские племена, обитавшие на северо-востоке полуострова, явно не желали дружить{876}. Особенно яростное сопротивление армии Ганнибала оказали аборигены, жившие у подножия Пиренеев, где его войско понесло тяжелые потери. Враждебность была столь очевидной, что ему пришлось оставить 10 000 пехотинцев и 1000 всадников для охраны горных проходов и арьергарда. Затем из его армии дезертировали 3000 карпетанов, которых он покорил лишь недавно. Создавая видимость, будто он сам их отпустил, Ганнибал отослал по домам еще 7000 человек, в преданности которых не было никакой уверенности{877}.