Я по собственному опыту знаю, что делает с нами горе. Как оно может нас изменить. И единственный способ контролировать его — это спрессовать глубоко внутри своей личности, где, как мы надеемся, никто никогда его не отыщет. Но оно всегда остается там. И неизбежно появится кто-то или что-то, чтобы вытащить на свет то, что мы так отчаянно пытались скрыть. Киаран сделал это со мной. А я только что сделала это с Киараном.

И теперь я почти уверена, что знаю ответ. Кому Киаран принес свою клятву и почему он охотится на фей.

Мои веки наконец опускаются. Я пытаюсь открыть глаза, но не могу. Сознание уже затуманивается. Я еще борюсь со сном. Я должна задать этот вопрос.

— Ты так сильно любил своего человека? — спрашиваю я.

Он изумленно вздыхает. И шепчет так тихо, что я с трудом различаю ответ, прежде чем сон полностью поглощает меня:

— Я любил ее недостаточно сильно.

Я просыпаюсь от скрипа стула, который передвигают по деревянному полу. Потягиваюсь и открываю глаза, чтобы увидеть Киарана, который как раз собирается выйти из моей спальни.

— Ускользаешь не попрощавшись? — спрашиваю я.

Киаран замирает и поворачивает голову.

— Я не хотел тебя будить.

— Лжец. — Я поворачиваюсь на постели, для пробы, и радуюсь, обнаружив, что онемение прошло. Я чувствую себя… замечательно. И ничего не болит. — Как выглядит моя спина? Жутко?

Тяжелые подкованные сапоги Киарана ступают бесшумно. Он приближается к кровати и садится рядом со мной.

— Проверь сама.

Когда я сгибаю руку, чтобы осторожно прикоснуться к ранам, то ожидаю найти толстые швы, пересекающие следы когтей, и скользкую от крови плоть. Вместо этого я ощущаю сухую кожу с гладкими, едва ощутимыми шрамами на тех местах, где несколько часов назад были раны. Новые рубцы неотличимы от старых и дополняют коллекцию шрамов, которые уже испещрили мою спину.

— Что… — Я тянусь, чтобы снова к ним прикоснуться. Боже, даже на покрывале нет крови! — Как ты… — Я смотрю на Киарана. — Какое-то фейское лекарство?

Он пожимает плечами. Не обращая на него внимания, я отбрасываю покрывало к ногам. Все порезы, которые я заработала, пробираясь по каменистому пляжу, зажили. Стертая кожа и сорванные мозоли на моей руке разгладились. Даже раны на предплечье, там, где зубы c`u s`ith оцарапали меня, превратились в шрамы. Все синяки, зуд и боль исчезли.

— Ты хочешь сказать, — говорю я сквозь сжатые зубы, — что это зелье было у тебя все время?

— Конечно, — невозмутимо отвечает он.

Я помню ночи, когда добредала домой после нашей ночной охоты, покрытая кровью, своей в основном. Когда едва добиралась живой, и Деррику приходилось будить меня каждые несколько часов, чтобы убедиться, что я не умерла. Я залечивала свои раны втайне и боролась с болью, которую усиливали слои одежды и корсетов.

Киаран мог избавить меня от этой боли, но вместо этого заставил терпеть ее. Вся симпатия к нему из-за его смертной возлюбленной мигом проходит, и я остаюсь один на один с ярким напоминанием о том, что он действительно может быть холодным ублюдком.

— И ты ни разу не ощутил потребности им воспользоваться, — говорю я дрожащим голосом, — во время всех тех ночей, когда я зарабатывала десятки ран?

— Этот случай был особым, — говорит он, — поскольку яд убил бы тебя.

— Удивлена, что ты этого не позволил, — огрызаюсь я.

И вновь вижу злость Киарана. Как отражение собственной. Только моя ярость горячая, а его отличается самым леденящим из видов холода. Температура в комнате падает, и, когда я вдыхаю, легкие сводит холодом.

— А что бы ты предложила в те, прошлые разы? — говорит он. — Чтобы я уносил тебя от каждого встреченного монстра? — Он медленно приближается, пока мы буквально не сталкиваемся нос к носу. — Чтобы я окутывал тебя своей защитой до тех пор, пока ты не сможешь вздохнуть и шевельнуть даже пальцем, чтобы защитить себя?

— Не преувеличивай! — рявкаю я.

— Я тренировал тебя для боя, — говорит он. — Когда мы сражались с s`ithichean, как думаешь, у меня были при себе эти флаконы? Были игла и нить под рукой? Целительство не входит в число моих способностей, поэтому я учил тебя переносить боль.

Но мне уже безразличны его оправдания. Я должна узнать, что еще он от меня скрывал.

— Скажи мне кое-что. Как давно ты знал, что печать на грани разлома? — Когда он не отвечает, я спрашиваю снова: — Как давно ты знал?

Он сжимает зубы.

— Еще до нашей встречи.

— Тьфу!

Я толкаю его в грудь, скатываюсь с постели и усаживаюсь за рабочий стол. Если я ничем не займу руки, то могу поддаться соблазну выстрелить в него из электропистолета.

Я хватаюсь за наполовину законченный плечевой упор для звуковой пушки и вгоняю отвертку в одно из отверстий.