Он увидел нечто, повергшее его в полную растерянность. За его столом сидел сам Серый Хануман в той зеленой куртке и синих штанах, в которых был, когда играл на пианино в старом бунгалоу. Теперь он большим карандашом, держа его, как нож, что-то резко чертил на листе бумаги. Что он рисовал или писал, Бомпер не видел.

Бомпер тихо, как только мог, отошел от двери. Почему он решил, что теперь надо показать Серого Ханумана Нуэле, чтобы был еще один свидетель, он не сумел потом объяснить. Но не успел он обогнуть угол павильона, идя к комнате Нуэлы, как услышал спорившие голоса. Один голос явно принадлежал Нуэле... Он выглянул из-за угла. Шри-гуша, схватив за руку Нуэлу, что-то быстро говорил ей, и она испуганно, с гримасой отвращения, тихо отвечала ему, потом вырвала руку и скрылась за деревом. Шри-гуша последовал за ней. Лица обоих были искажены злобой. Оба они походили на разъяренные существа, готовые перегрызть друг другу горло. В первое мгновение Бомпер хотел броситься за ними, но, вспомнив, зачем он шел, изменил решение и, вернувшись к своему номеру, не раздумывая больше, вставил ключ, и дверь распахнулась.

Какая-то тень скользнула за открытым окном на фоне темной листвы и исчезла, но он готов был поклясться, что это не тень Серого Ханумана.

Вообще все происшедшее показалось бы бредом, если бы не исчерченный красным и синим карандашом лист на столе.

Серый Хануман чертил бесцельно, узоры, выведенные им, ничего не говорили. Трудно было видеть в них какой-то смысл, они шли вперекоски, набегали друг на друга. Он просто водил с силой карандашом, то красным, то синим концом, и водил с большим увлечением.

Бомпер закрыл окно и сел перед обезьяньим чертежом, стараясь объяснить себе, что привело к нему Серого Ханумана. Затем он вспомнил о Нуэле и о сцене, которой был свидетелем. Он не успел еще принять какое-нибудь решение, как в комнату вбежала Нуэла. Сейчас она была просто взволнованна. Никакого озлобления не было написано на ее лице. Она улыбалась своей сладкой, милой улыбкой. Нуэла положила руку ему на плечо и сказала, увидев узоры:

— Мы рисуем, как это интересно!

Ее взгляд скользнул по обезьяньим узорам, и не успел Бомпер сказать слово, как ему пришлось вскочить, чтобы поддержать ее.

У нее закружилась, по-видимому, голова, потому что она, поддерживаемая Бомпером, села на стул и закрыла глаза. Так она сидела минуту, потом встала, посмотрела на Бомпера странным, блуждающим взглядом и снова нагнулась над листом, исписанным полосами, кругами и зигзагами.

Она молча показала на один из узоров, и Бомпер, пристально всмотревшись в него, увидел, что это похоже на буквы того санскритского алфавита, который употребляется в Индии. Он, не зная этого алфавита, оставил это место без внимания — бессмысленный узор ничего не говорил ему. Может быть, тут случайное совпадение с санскритским начертанием? Но Нуэла прочитала что-то, что потрясло ее.

С ней творилось что-то непонятное. Она начала плакать. Слезы катились у нее из глаз, как у маленькой школьницы, крупные и блестящие. Бомпер растерялся.

— Ничего! — вдруг сказала она, глотая слезы. — Это сейчас пройдет. — И почти без перехода она обняла его, прижалась к нему так, что его лицо стало мокрым от ее слез, и сказала: — Надо уехать, завтра же! Иначе будет поздно. Скорее... уедем в Дели!

Бомпер ничего не мог сообразить. Все смешалось. У него в голове не было ни одной мысли. Он сел напротив Нуэлы, взял ее дрожащие руки в свои и сказал, стараясь не заражаться ее паническим ужасом:

— Что такое произошло, Нуэла? Почему мы должны бежать из Джайпура?

Нуэла подняла на него наполненные слезами глаза.

— Мы в смертельной опасности! — плача, вскричала она. — Нет, не ты, я. Спаси меня. Ты это можешь. Едем завтра!

— Подожди, Нуэла, мы уедем. Конечно, уедем, но какое отношение к тебе имеет эта идиотская надпись?.. Что там написано?

— Не надо говорить об этом! — Нуэла встала. Блуждающими глазами она осматривала комнату. — Я сейчас пойду и буду завтра утром рано в своей комнате ждать тебя. И мы уедем. А сейчас — сейчас я должна уйти. Мне надо исчезнуть до утра. И не быть рядом с тобой. В этом спасение. Ни о чем не спрашивай... Потом, в Дели, ты все узнаешь...

— Я узнаю от тебя, Нуэла, от тебя?

— Не знаю, дорогой, я ухожу. Так надо...

Она встала в дверях, вытерла остатки слез платком и хотела выйти. Он остановил ее.

— Нуэла, я должен защитить тебя, если тебе грозит опасность. Я приму меры, я сделаю все...

Она печально покачала головой. Глаза ее стали строгими и хмурыми. Она поцеловала его, повторив:

— Я должна уйти. Одна. Но мы уедем завтра.

— Да, конечно, мы уедем завтра! Но что там написано? Я же не могу прочесть... Что там написано?

— Там написано... Тебе не надо знать, что там написано...

И, прежде чем он успел что-либо сказать, она исчезла с такой быстротой, что преследовать ее было бы бесполезно.

Бомпер впервые был в таком безвыходном положении. Он не знал, что подумать, не знал, что предпринять. Он выходил часто из своего павильона, ходил вокруг него, заглядывал в окно комнаты, где жила Нуэла, но там было темно и тихо. Он прошелся до главного здания и обратно, и мысли его представляли разноцветные завихрения, которые никак не успокаивали.