Петра перевезла туда из Теплице свой кабинетный рояль. У нее своя большая комната, у Кветки тоже своя, но без рояля, а с собственным телевизором и музыкальной системой при наушниках (чтобы взрослые не мешали слушать, а то у них, понимаешь ли, слух тонкий, особенно у мамы, сообщала мне в письме почти 15-летняя дочь, мама не любит рок, Bad Boys Blue и Bonnie Tyler).

Кстати, Кветка, писала мне уже Петра, здесь успела влюбиться в сверстника из новой (пражской) музыкальной школы. Приятный парень при прыщах и с длинными волосами, учится по классу кларнета. Эти Ромео и Джульетта дома еще не ночуют, слава богу, продолжала моя жена, но бывают часто и иногда играют дуэтом в моей комнате. Например, пьесы Стравинского для кларнета. Это забавно, но интересно. Кветка, командирша, сама выбирает темы и аккомпанирует неплохо, мальчик же частенько опаздывает со вступлением, потому что больше смотрит на подругу. А зовут его Богуслав. Божья слава, между прочим. Вот такой анекдот, мой Петер…

А сама Пера как? Петре стукнуло сорок пять лет. Вот это действительно анекдот. Не верю и не хочу верить. Ей по-прежнему двадцать пять, когда она достигла пика своей красоты, сделавшись почти копией Анук Эме.

Почти копию Анук Эме опять приняли в Пражскую консерваторию, одним из педагогов на классу фортепиано. Она глубоко удовлетворена и работает много. «Ты, мой Петер, разумей: это еще и потому, что музыкой, если ей с утра до поздно, я замещаю мою тоску по тебе, гашу страсть. Понял?»

Да понял, понял! Как сказал один ученый, сублимация секса творчеством. Проходили это, проходим…

Летом, в дни отпуска, я был в Праге и увидел того самого Кветкиного кларнетиста. Как-то вечером он провожал возлюбленную домой, зашел к нам, и Петра пригласила его на чай. Пообщались с полчаса. Нормальный парень, явно стеснялся меня, говорил мало и исключительно по-чешски, ибо, оказалось, русского почти не знает. Общался он с Петрой и Кветкой, а на меня только посматривал. И ладно. В общем, он произвел на меня, повторяю, нормальное впечатление. Только несколько вяловатый и не улыбчивый, хотя, не исключено, это из-за стеснительности.

Потом мы поговорили о нем с Кветой. На следующий день пошли гулять вдвоем, и я спросил ее об этом Богуславе – что и как. И услышал в том числе: «Мама мне не доверяет, пристает со своими осторожностями, напоминает, что мне еще нет пятнадцати. Я спросила маму: «А ты сама – когда? И не в браке, между прочим!» Она: «Я – в двадцать. Но я знала, что Петер будет мне мужем, и я отдала себя мужу, хотя была и не венчана с ним тогда, и он стал мне таким – навсегда. Я всё знала!» Ну я ей и ответила, что тоже разберусь и не надо мне повторять христианские истины, я и сама хорошая христианка».

Что из этого следовало? Первое: Кветка хоть не без ветра в голове, но не шалопутка, и гормоны не убивают в ней разума. Второе: она мне доверяет. Это главное.

Той ночью тема продолжилась уже с Петрой.

– Не будь занудой с дочерью, это неприлично! И вообще не мучай ее беседами такого типа.

В ответ – смех:

– Петер, ты живешь не с нами, ты ничего не знаешь! Мы с ней совсем друзья, мы как подруги. И что это она на меня вдруг жалуется тебе? Вот какая! Просто ей с тобой… как это?.. Интимно говорить захотелось. Но напомнить девице о чистоте я должна. Пусть как хочет, но чтоб не ребенок в пятнадцать лет, это рано. А как с абортами у нас, католиков, ты знаешь. И как… с этими, как их?.. контрацептивами, да.

– Если вы как подруги, ты сказала, то и научи подругу. Научи, как делают упертые католички, чтобы избежать беременности без всяких противозачаточных средств. У тебя есть опыт и уменье.

– И научу, когда надо. И вообще, Петер, ты только не беспокойся, у нас всё хорошо. У тебя нормальная дочь. Э, нет, даже очень хорошая.

Я согласился…

А еще тем летом Петра предложила мне следующее:

– Я подумала вот что. Nyni mame Havel… э, то е значит – теперь у нас Гавел. Это другая страна теперь. Тот твой рассказ… э, «Молодой Александр», он был печатан в Австрии – ну и что? Я хочу, чтобы его печатали у нас, на моей родине! Но отдавать его в наши журналы – это не знаю, как будет, там сейчас еще коммунисты сидят по-старому, еще там не всё изменилось. И я подумала, Петер. Надо отдать рассказ Гавелу, он не только президент, он писатель, он литературу душой разумеет, а там у тебя еще про Прагу 68-го. Он поймет, он скажет: печатать! То есть не прикажет, а попросит… Петер, надо делать так: приедешь в Москву, отнеси рассказ в наше посольство, там есть атташе по культуре, он примет и перешлет Гавелу. Только припиши письмо ему: господин президент, очень хочу, чтобы… э, сообразишь, что дальше. И на конверте напиши адрес: Прага, Пражский Град, Президенту Чехословакии господину Вацлаву Гавелу. Ты меня понял, Петер? Ты согласен? Nyni mame Havel – теперь у нас Гавел!

Тот мой первый рассказ, если помните, время от времени вытворял для меня интересные истории. И вот опять.

Я выполнил наказ Петры: написал короткое письмо президенту ЧССР Вацлаву Гавелу, не забыв упомянуть, что являюсь членом Союза писателей, а также про публикацию рассказа в Австрии в 71-м, приложил это письмо к рассказу (уже под своей фамилией, а не под псевдонимом, когда-то придуманным для Австрии), запечатал в большой конверт и поехал на улицу Фучика в посольство Чехословакии. Там попросил, чтобы ко мне вышел атташе по культуре. Ждал около получаса. Наконец появился некий мужчина и выкрикнул мою фамилию. Я передал ему конверт. Он улыбнулся: «Хорошо, хорошо, но зачем запечатали? Надо в открытом виде. Мы сами запечатаем, сами, не беспокойтесь, и отправим нашей почтой».

Итак, опять дипломатическая почта. Ладно, будем ждать. А Петре я отписал, что выполнил всё, как она сказала, я человек послушный, особенно когда просит любимая.

Ждал два месяца. Точней, не ждал, делал свои дела, а о том письме лишь вспоминал изредка.

И вот мне позвонили из посольства: приходите, на ваше имя важное письмо.

Важное, как я понял, оно потому, что было не в типичном конверте, а большего формата, с красивым штампом Канцелярии Президента Чехословакии и с оттиском дворца Пражского Града, то есть резиденции.