Воображение тургеневской героини уносится даже за пределы того, что по законам обыкновенной морали считается дозволенным; но и тогда «кровь ее по-прежнему катилась в ее обаятельно стройном и спокойном теле. Бывало, выйдя из благовонной ванны, вся теплая и разнеженная, она замечтается о ничтожности жизни, об ее горе, труде и зле»…

Помяловский и здесь ставит точки над i», для него все это только «сладострастное» воображение.

Состояние своей героини Помяловский объясняет физиологически. Даже когда «тело горело от внутреннего жара, грудь дышала прерывисто, влажные глаза ласкали, губы, казалось, ждали поцелуя, и Потесин готов был ее схватить в объятия — она все-таки казалась нравственной». Сдержанность своей героини Помяловский объясняет весьма прозаически: «хотела дождаться мужа и наслаждаться жизнью умеренною.

Она очень берегла себя»… «Это не нравственность, не натура, а сила воли». В порядке такого же «снижения» изображается и Потесин сравнительно, например, с Базаровым.

Нигилист Базаров негодует на себя, когда начинает чувствовать себя романтиком в отношении Одинцовой: «Вдруг ему представится, что эти целомудренные руки когда-нибудь обовьются вокруг его шеи, что эти гордые губы ответят на его поцелуи, что эти умные глаза с нежностью — да, с нежностью остановятся на его глазах и голова его закружится и он забудется на миг, пока опять не вспыхнет в нем негодование… Он ловил самого себя на всякого рода «постыдных» мыслях, точно бес его дразнил. Ему казалось иногда, что и в Одинцовой происходит перемена, что в выражении ее лица проявлялось что-то особенное, что может быть… Но тут он обыкновенно топал ногою или скрежетал зубами и грозил себе кулаком». Плебей Потесин не столь романтичен, как нигилист Базаров. Потесин хочет увлечь Торопецкую во что бы то ни стало:

«Потесину хотелось развратить ее, и он цинически дразнил ее воображение (сны, чтение, разговоры, поэтические сидения на дачном крыльце и действия по всем правилам естественных наук) и не мог с нею ничего поделать. Он полюбил ее за эту силу. Потесин знал уже женщин, но весь опыт его бессилен в отношении Торопецкой, которая «свежестью своей натуры» отучала его от привычного отношения к женщине. Он пережил бешеные душевные минуты, но покорился, бросил старую жизнь, стал проводить с нею время, переменил тон своих речей, дело перешло в благоговение и поклонение, стал работать и, наконец предложил ей руку».

Отказ Торопецкой на предложение Потесина продиктован был соображениями ее практичности: она знала его разгульную жизнь, помнила, как соблазнял ее, и решила, что страшно жить с таким человеком. Ее отказ — результат холодного анализа действительности.

Потесин не умирает эффектно, как Базаров. Его плебейский раздор с «подчищенным человечеством» менее романтичен, хотя и более сложен и трагичен, чем у Базарова. Он не дерется на дуэли с аристократами. Но не может в силу своего мироощущения ужиться в их обществе. И со ступеньки на ступеньку падает на дно.

На этом пути Помяловский переоценивает не только сюжет «Отцов и детей», но также героев «Обыкновенной истории» Гончарова. Образ генерала — дяди Потесина и все этапы разрыва его с дядей, это все то же «снижение» образов и взаимоотношений героев Гончарова — Адуева-старшего и Адуева-племянника.

Потесин терпит поражение за поражением. И вот он в «большой квартире» огромного дома (описание этого дома затеряно) с разнообразным населением: «тут вы найдете и чиновника, и мещанина, и домашнего учителя, и хориста, и мазурика, и камелию, и отставного штабс-капитана, людей семейных и холостых, взрослых и детей, собак, кошек, мышей, клопов и тараканов. Все это знакомо между собою, связано разного рода обстоятельствами, участием в различного рода делах, общим сожитием».

Эта «большая квартира» приводит Помяловского к типам Достоевского; однако герои «Брата и сестры» освобождены от всякой мелодраматичности и специфической «достоевщины». Особенно интересны типы социальной деградации, с которыми встречается окончательно опустившийся Потесин.

Вот князь Ремнищев Епифан Андреевич, «захудалый род», тип «Идиота» — князя Мышкина. Но Помяловский своего «захудалого» князька рисует без всякого христианского ореола. «Епифан Андреевич был хил и захудал. Это была забитая личность. Выражение лица доброе, но запуганное, недоверчивое, в одиночку всегда довольное».

Помяловский имел в виду дать большую вставную повесть об этом «захудалом роде», ведя его от глубокой древности, через царствование Иоанна III, Годунова, Петра I до Николая I, когда род угас. Он хотел дать подробную историю этой деградации.

В примечаниях Помяловского виден большой «психологический материал», собранный для воспроизведения этого типа. Не смакуя, подобно Достоевскому, всякого мучительства, Помяловский подошел к этому людскому «материалу» как педагог-гуманист.

С этой точки зрения рисуется и князь Ремнищев; он «часто прислушивался ко всем звукам и явлениям своей комнаты, смотрел в жерло лежанки, наблюдая работу огня, треск полена и тление углей, играл с котятами, занимался росчерками пером на бумаге. Чай он пил не столько с аппетитом, сколько с любовью хозяйничать, потому чайные приборы были у него чисты, в порядке — он точно играл, как маленькие дети играют, в чай. Перетирал, пересчитывал старые деньги; иногда пересчитывал, без всякой нужды, новые деньги, умел разговаривать с неодушевленными предметами, для него каждый из них имел смысл».

В лирическом обращении к этому герою Помяловский сочувственно говорит: «еще благо тебе, Епифан, что редко ты высказываешься перед людьми, а больше говоришь со столами и вещами, а то бы натерпелся ты за то, что подлый отец-деспот когда-то треснул тебя по неокрепшему твоему черепу и вышиб из тебя спасителя жизни людской — мозг из черепа… Много и в твоей жизни будет горя-злосчастья, но знай, что без горя-злосчастья и счастье не ходит по Руси».

Таким образом, и столь популярный тогда жанр повести о бедном чиновнике Помяловский имел в виду строить совсем иначе, нежели, скажем, у Достоевского.