«Между строк», – сказала бы Лобачёва, и была бы права. Если разобраться, мысли, спрятанные между строк, не хуже явных и подчас граничат с открытием. Постулат не был, конечно, открытием, но какой-никакой, а прорыв. Иначе говоря, чтобы осязать – не обязательно трогать. «Достаточно рекурсивного опыта», – записал Ослик в свою тетрадку, пережив смятение. Затем он прошёл в ванную, включил воду и немного постоял, уткнувшись в потолок и внимательно рассматривая детали. Совершенно гладкая поверхность зеркала – не придерёшься.

Вот он и снова на Солянке.

– О чём ты думаешь? – спросила Додж.

– Всё о том же, – признался Ослик.

Он думал о повторяемости, а тут было над чем подумать. Мысли о повторяемости всё больше занимали его и, что интересно, он видел здесь и проблему, и её решение одновременно.

Повторение надоедает, но и содержит в себе надежду (вскоре наступит перемена), не говоря уже о физиологической ценности опыта. Опыт повторения формирует рефлекс, а рефлекс, если довериться Ивану Павлову, – основа выживания. У Ослика не было причин не доверять русскому физиологу, к тому же Ослик и сам был – и натуралист, и собака в одном лице.

Помимо прочего, приобретённый рефлекс как нельзя лучше вписывался в его идею об осязаемом поле: повторяясь трогать одно и то же, человек приобретает способность прикасаться мысленно. Осталось придать эффекту признаки реальной тактильности, и дело с концом.

– Не знаю, Додж, – Ослик словно очнулся от летаргии, – мысли о повторяемости не выходят из головы.

– Ария попугая, – ответила Додж. За окном послышался звук метлы. Дворник вновь взялся за своё. – Напиши книгу – и всё пройдёт, – добавила она.

Добавила и, как чувствовала – спустя время Ослик действительно напишет роман (постмодернистский захватывающий роман), чем и закончится его «ария».

Впрочем, случится это не завтра. Понадобится по меньшей мере с десяток лет, и то – как сказать. Истинная книга – что рукопись, от которой устал и к концу жизни уже ничего не хочешь. Во всём этом, мнилось, был некий смысл. А вообще странно – Эльвира изменилась. В эту ночь её не узнать. Она задавала вопросы, внимательно слушала и, казалось, думала. Не делала вид, что думала, а действительно думала, удивлялся Ослик, что следовало, в том числе и из её вопросов.

Характер вопросов во многом определяет сущность человека – мысль проста и в целом известна. Известна любому и без Ослика. Но Ослик тем и хорош – размышляя о сложном, он предпочитал простые формы. Подчас наивные и даже смешные. Так смех и есть одна из составляющих ума. Вот и Додж туда же. В ночь на субботу она много смеялась, а в глазах у неё стояла печаль – идеальное дополнение (если не условие?) для взаимной искренности.

Так бы всё и шло, надо думать, если бы не секс. Ближе к утру, увлёкшись Эллиным клитором, он вдруг пережил второе озарение за последние сутки: честность (а заодно и искренность) – во многом физиологическое явление. Именно там, на уровне рецепторов как раз и возникает прекрасная лёгкость освобождения ото лжи. Об этой «лёгкости», по сути, Ослик и мечтал.

«И вновь рецепторы, – записал он, кончив, удобно устроившись у окна и приоткрыв жалюзи. – А если рецепторы, то, как и в случае с прикосновением (чтобы осязать – не обязательно трогать): чтобы не врать – не обязательно быть честным».

Озарение не стало постулатом, зато добавило вдохновения. Постулатом же спустя время станет открытие учёных из Института мозга (Institute for Brain Science) в Сиэтле. Американские нейробиологи с помощью трёхмерных моделей, разработанных Исследовательским союзом «Аахен-Юлих» (Julich Aachen Research Alliance, Германия), обнаружат участки человеческого мозга, ответственные за искренность. Иными словами будет открыт и изучен биохимический механизм, в соответствии с которым человек или врёт, или нет (включая самому себе, что окажется наиболее ценным для Ослика).

За окном накрапывал дождь. Стояло пасмурное ноябрьское утро. Ветер теребил облетевшие деревья, а дворник из Таджикистана теребил свои грабли, сгребая опавшие листья и наполняя ими мешок за мешком. Ослик поднял жалюзи, и что ж? Да ничего. Таджик управлялся. Он ловко стаскивал мешки в кучу и, казалось, не ведал печали: улыбался и то и дело названивал к себе в арык (или как там его – Ослик путался). В небе над «Китаем» завис вертолёт.

«Красиво», – подумал Генри и тут же испугался – что он несёт!? Понятие красоты условно, интуитивно и неформально. Осенние листья – не повод, таджик – не причина, а вертолёт и вовсе – недоразумение (мало ли какой «новокос», по выражению Смит, летит на работу). Так и вышло: вертолёт вскоре скрылся, таджик убрался, а осенние листья, плотно набитые в мешки, прощались с жизнью. Красота же была в голове. Предметы, запахи, звуки, взятые из реальности (и в разное время), смешивались в сиюминутный образ – вот и вся радость.

Дождь усилился, Ослик опустил жалюзи и вернулся к своим записям. «Чтобы осязать – не обязательно трогать. Чтобы не врать – не надо быть честным. А что до красоты, – заключил он, – то и она в голове».

За размышлениями прошло утро. Ослик умылся, приготовил завтрак и поставил Fall Out Boy. Эльвира спала, укутавшись в плед, и во сне улыбалась. Патрик Стамп (вокалист FOB) признавался, что «хуже, чем сейчас, уже вряд ли будет» (композиция «Dance, Dance» с альбома From Under the Cork Tree, 2005), а Ослик и соглашался с музыкантом, и нет. «Во всяком случае, – рассуждал он, – неопределённость добавляет надежды». Он сделал чуть громче, а когда Додж проснулась, кивнул ей и принёс кофе. К кофе он испёк картошки, сварил яйцо и изготовил сати (сметанный соус индийской кухни).