В субботу, когда в дверь заколотили, я спал. Было часов восемь вечера и я решил урвать пару часов сна перед ночной работой. В дверь колотили уже, наверное, давно, потому что я совсем потерял чувство времени. Рон почему-то не лаял, а тихо скулил и махал хвостом. За все время, которое я здесь жил, никто не колотил в мою дверь. За всю мою жизнь никто никогда не пинал ту дверь, за которой находился я. Я подождал немного.

В том, что дверь именно пинали, не было никакого сомнения. Я выждал еще. Удары стали реже, но сильнее. Я полежал еще и понял, что так пытаться проникнуть в помещение может только Беда. Я обрадовался. И распахнул дверь тогда, когда она очередной раз сильно долбанула по ней ногой.

Беда ввалилась в сарай и, пролетев плашмя мои скудные жилые метры, затормозила подбородком у окна. Я почувствовал себя отомщенным. Рон кинулся на нее с радостным лаем и стал лизать стриженый затылок. Она, будто всегда входила в двери только так, невозмутимо встала на четвереньки и, из такого положения спокойно сказала:

— Я забыла у тебя электрошокер.

— Очки.

— Электрошокер.

— Очки.

— Электрошокер.

— Очки.

— Электрошокер. — Она встала. Очков на ней не было и она беспомощно щурилась.

— Очки.

— Электрошокер.

— Да что ты привязалась со своим электрошокером? У меня его нет.

— Есть.

— Нет.

— Есть.

— Нет. Мне этот фаллоимитатор без надобности.

— А мне сгодиться. Он никогда не подводит.

Спокойно, Бизя. А то опять окажешься с голыми яйцами в одних штиблетах.

— Держи свой электрошокер, — и я протянул ей очки. — Убийца педагогов.

— Из тебя такой же педагог, как из меня…

— Писатель, — подсказал я. — Ты что, все это время щурилась?

— Все это время я валялась на диване. Без темы, без работы, и без…

— Электрошокера — опять подсказал я.

— Фаллоимитатора, — поправила она.

— Кстати, твои очочки стоят триста долларов. А пижамка пятьсот.

— С тобой кто-то хорошо поработал. Ты узнал истинную цену вещей. Это точно была баба. И точно не та раскладушка с ватрушками.

— Кто-о?

— Когда я тут у тебя… лежала, приходила такая, с целым блюдом ватрушек.

— Ну и?

— Что?

— Где ватрушки?

— Мы их съели.

— Мы?

— С Рокки. Он учился давать лапу.

— Вот почему у него был понос.

— Понос был от грибов.

— А рас…кладушка?

— Ушла. Я ей не понравилась.

— Ты лежала на ее одеяле. А потом сожрала ее пироги. Вернее, мои. А говорила, что осталась из-за меня без кефира.

Она пожала худыми плечами.

— Без кефира и осталась. Кефир она не принесла. Тащи мою сумку.

— Чего?!

— Моя сумка осталась за дверью.

Я почему-то послушно принес ее замшевый рюкзак, хотя собирался выгнать Беду взашей. Она напялила свои очки и снова стала драной вороной.

— Их жевал Рон, — честно признался я.

— Они из металла, который опять принимает прежнюю форму. Тебя что, не просвятили?

Она достала из рюкзака какую-то бутылку и поставила на мой стол.

— Давай рюмки, Гарик!

— Я не Гарик! — от гнева я аж подавился собственной слюной.

— Да, а кто? Ты не сказал.

— А ты не спросила. Что за манера называть всех как заблагорассудится?

— Обычно я всегда попадаю в точку. Так как?

— Гл… Б… Зови Петя.

— Петя? Петров?

— Дроздов.

— Никакой индивидуальности.

— Зато у тебя хоть отбавляй.

— Да, меня не перепутаешь. Это рюмки? — Она показала на два граненых стакана.

— Не тарелки.

— У тебя есть зеленка?

— Ее разве пьют?

— Хочешь — пей, а я рану на подбородке прижгу.

Я представил Беду с зеленым подбородком и поморщился.

— Прижигай своей водкой.

— Это абсент. Им прижигают душу, а не тело.

— Разве он не запрещен?

— Запрещен. В Европе.

Я повертел в руках бутылку с надписью «King of Spirit». На дне болтался какой-то осадок.

— Значит, мы пьянствуем?

— Я — дегустирую.

Еще одна дегустаторша нашлась. Я отвинтил крышечку, плеснул примерно половину стакана светло-зеленой жидкости и одним глотком выпил.

— Стой! — заорала Беда. Но было поздно. Я стоял посреди своей каморки, парализованный дикой горечью. Горечь — было единственное, что осталось в этом мире. Глаза полезли на лоб, а желудок подтянулся к горлу. Несколько долгих мгновений я старался не выплеснуть абсент ей в лицо прямо из желудка. Сазон называл это действие «опорожниться верхним концом». Победила воля. Я мысленно записал очко в пользу Беды, и она опять оказалась в плюсе.