Шрифт:
12. ССОРА
…и сей свиданья час Печален, молчалив и утомляет нас! Озеров. «Димитрий Донской»
Всё кончено навеки между нами… И врозь сердца, и врозь шаги… Хоть оба любим мы, но, встретившись друзьями, Мы разошлися как враги! Он наступил, тот вечер долгожданный, Пробил свиданья краткий час, Столь страшный мне и вместе столь желанный, Который свел и сблизил нас. Мы встретились средь залы освещенной, Где свет в свои сто глаз глядел; Жизнь замерла в груди моей стесненной, От страха голос онемел… Недаром страх!.. Заранее я знала, Что с ним должна я иль молчать, Иль изменить себе!.. Зараней приучала Язык, лицо и сердце лгать. Он подошел… Он протянул мне руку… Своей руки я не дала… Я с ним была, скрывая сердца муку, И холодна, и весела. Он говорил всё о любви возможной, О счастье в связи двух сердец; Он говорил так сладко, так тревожно, Что я смутилась наконец. И кто б, ему внимая, не смутился? Он ждал ответа моего: Он на меня смотрел, он ближе наклонился,— Я отвернулась от него! Я шуткою ответила небрежной… Он встал… во взорах гнев пылал… В душе, в груди моей был плач и стон мятежный… Он ничего не угадал! Он не видал, как сердце билось больно Под платьем дымковым моим, Он не слыхал страданья вопль невольный Под женским смехом заказным! Не понял он, как страстно, как безумно, Как искренно любила я! Он отошел!.. А бал кружился шумный И бесновался вкруг меня! Верна себе, не выдала я тайны Любви запретной, но святой,— Меня кокеткой он зовет необычайной, Считает куклою пустой. Всё кончено навеки между нами! И врозь сердца, и врозь шаги! Всё кончено навек!.. Мы встретились друзьями, А разошлися как враги! 10 марта 1838 Петербург 13. ВЫ ВСПОМНИТЕ МЕНЯ
40
И если над Вами грянет буря, позовите меня, и я вернусь!.. «Простая история» (франц.). — Ред.
14. В СТЕПИ
And then, I am in the world alone!..
Childe-Harold [41]41
И тогда я был один в целом мире!.. «Чайльд-Гарольд» (англ). — Ред.
15. ДВОЙНЫЕ РАМЫ
Ich aber lieb’ euch all’: Rose, Schmetterling, Sonnenstrahl, Abendstern und Nachtigall! H. Heine [42]
Примета скучных зимних дней, Снегов, морозов предвещанье, Двойные рамы здесь!.. Скорей Пошлю я лету взор прощанья! Теперь в окно издалека Не слышу шум реки ленивой, Лесные звуки, песнь рожка И листьев шорох торопливый. Двойные рамы вложены!.. И одиночества страданья Еще живей средь тишины Ненарушимого молчанья. Отныне слеп и глух наш дом, Нет с жизнью внешней сообщенья… Он загражден — как будто в нем Кто дал обет уединенья. Под мертвой тяжестью зимы, Без воздуха, в глуши печальной Мне веет сыростью тюрьмы, Затвором кельи погребальной. И как здесь мрачно, как темно!.. Хоть солнце в небе загорится, Сквозь стекла тусклые оно Ко мне лучом не заронится. Хоть улыбнется ясный день, Гость мимолетный, запоздалый, Он не рассеет мглу и тень В моей светлице одичалой. Ни щебетанье воробья, Ни песни иволги пустынной Достичь не могут до меня, Чтоб сократить мне вечер длинный. Со всей природою разрыв Мне на полгода уготован, И только дум моих порыв Не замедлён и не окован. Октябрь 1839 Село Анна 42
Но я люблю вас всех: розу, бабочку, солнечный луч, вечернюю звезду и соловья! Г. Гейне (нем.). — Ред.
16. ДВЕ ВСТРЕЧИ
Петру Александровичу Плетневу
Es gibt im Menschenleben ewige Minuten…
Bouterwek [43]1
Я помню, на гульбище шумном, Дыша веселием безумным, И говорлива и жива, Толпилась некогда Москва, Как в старину любя качели, Веселый дар Святой недели. Ни светлый праздник, ни весна Не любы ей, когда она Не насладится Подновинским, Своим гуляньем исполинским! Пестро и пышно убрана, В одежде праздничной, она Слила, смешала без вниманья Сословья все, все состоянья. На день один, на краткий час Сошлись, друг другу напоказ, Хмельной разгул простолюдина С степенным хладом знати чинной, Мир черни с миром богачей И старость с резвостью детей. И я, ребенок боязливый, Смотрела с робостью стыдливой На этот незнакомый свет, Еще на много, много лет Мне недоступный… Я мечтала, Приподымая покрывало С грядущих дней, о той весне, Когда достанется и мне Вкусить забавы жизни светской,— И с нетерпеньем думы детской Желала время ускорить, Чтоб видеть, слышать, знать и жить!.. Народа волны протекали. Одни других они сменяли… Но я не замечала их, Предавшись лёту грез своих. Вдруг всё стеснилось, и с волненьем, Одним стремительным движеньем Толпа рванулася вперед… И мне сказали: «Он [44] идет! Он, наш поэт, он, наша слава, Любимец общий!..» Величавый В своей особе небольшой, Но смелый, ловкий и живой, Прошел он быстро предо мной… И глубоко в воображенье Напечатлелось выраженье Его высокого чела. Я отгадала, поняла На нем и гения сиянье, И тайну высшего призванья, И пламенных страстей порыв, И смелость дум, наперерыв Всегда волнующих поэта,— Смесь жизни, правды, силы, света! В его неправильных чертах, В его полуденных глазах, В его измученной улыбке Я прочитала без ошибки, Что много, горько сердцем жил Наш вдохновенный, — и любил, И презирал, и ненавидел, Что свет не раз его обидел, Что рок не раз уж уязвил Больное сердце, что манил Его напрасно сон лукавый Надежд обманчивых, что слава Досталася ему ценой И роковой и дорогой!.. Уж он прошел, а я в волненьи Мечтала о своем виденьи, — И долго, долго в грезах сна Им мысль моя была полна!.. Мне образ памятный являлся, Арапский профиль рисовался, Блистал молниеносный взор, Взор, выражающий укор И пени раны затаенной!.. И часто девочке смиренной, Сияньем чудным озарен, Всё представал, всё снился он!.. 43
Есть в человеческой жизни вечные минуты. Бутервек (нем.). — Ред.
44
Александр Сергеевич Пушкин.
2
Я помню, я помню другое свиданье: На бале блестящем, в кипящем собранье, Гордясь кавалером, и об руку с ним, Вмешалась я в танцы… и счастьем моим В тот вечер прекрасный весь мир озлащался. Он с нежным приветом ко мне обращался, Он дружбой без лести меня ободрял, Он дум моих тайну разведать желал… Ему рассказала молва городская, Что, душу небесною пищей питая, Поэзии чары постигла и я, И он с любопытством смотрел на меня, — Песнь женского сердца, песнь женских страданий, Всю повесть простую младых упований Из уст моих робких услышать хотел… Он выманить скоро признанье успел У девочки, мало знакомой с участьем, Но свыкшейся рано с тоской и несчастьем… И тайны не стало в душе для него! Мне было не страшно, не стыдно его… В душе гениальной есть братство святое: Она обещает участье родное, И с нею сойтись нам отрадно, легко; Над нами парит она так высоко, Что ей неизвестны, в ее возвышение, Взыскательных дольних умов осужденья… Вниманьем поэта в душе дорожа, Под говор музыки, украдкой, дрожа, Стихи без искусства ему я шептала И взор снисхожденья с восторгом встречала. Но он, вдохновенный, с какой простотой Он исповедь слушал души молодой! Как с кротким участьем, с улыбкою друга От ранних страданий, от злого недуга, От мрачных предчувствий он сердце лечил И жить его в мире с судьбою учил! Он пылкостью прежней тогда оживлялся, Он к юности знойной своей возвращался, О ней говорил мне, ее вспоминал. Со мной молодея, он снова мечтал. Жалел он, что прежде, в разгульные годы Его одинокой и буйной свободы, Судьба не свела нас, что раньше меня Он отжил, что поздно родилася я… Жалел он, что песни девической страсти Другому поются, что тайные власти Велели любить мне, любить не его, — Другого!.. И много сказал он всего!.. Слова его в душу свою принимая, Ему благодарна всем сердцем была я… И много минуло годов с того дня, И много узнала, изведала я, — Но живо и ныне о нем вспоминанье; Но речи поэта, его предвещанье Я в памяти сердца храню как завет И ими горжусь… хоть его уже нет!.. Но эти две первые, чудные встречи Безоблачной дружбы мне были предтечи,— И каждое слово его, каждый взгляд В мечтах моих светлою точкой горят!.. Декабрь 1838, 1839 Село Анна 17. СЕЛО АННА
Deserted is my own good hall, My hearth is desolate!.. Childe-Harold, Canto 1 [45]
Зачем же сладкою тревогой сердце бьется При имени твоем, пустынное село, И ясной думою внезапно расцвело? Зачем же мысль моя над дикой степью вьется, Как пташка, что вдали средь облаков несется, Но, в небе занята своим родным гнездом, И пестует его и взором и крылом?.. Ведь прежде я тебя, край скучный, не любила, Ведь прежде ссылкою несносной был ты мне: Меня пугала жизнь в безлюдной тишине, И вечных бурь твоих гуденье наводило Унынье на меня; ведь прежде, средь степей, С тоской боролась я, и там, в душе моей, Невольно угасал жар пылких вдохновений, Убитый немощью… Зачем же образ твой Меня преследует, как будто сожалений Ты хочешь от меня, приют далекий мой?.. Или в отсутствии немилое милее? Иль всем, что кончено, и всем, чего уж нет, В нас сердце дорожит? Иль самый мрак светлее, Когда отлив его смягчит теченье лет? Так память длинных дней, в изгнаньи проведенных, Мне представляется, как радужная цепь Дум ясных, грустных дум, мечтаний незабвенных, Заветных, тайных грез… Безжизненная степь Моею жизнию духовной наполнялась, Воспоминаньями моими населялась. Как тишь в волнах морских, как на пути привал, Так деревенский быт в отшельнической келье Существование былое прерывал И созерцанием столичное веселье, Поэзией шум света заменял. От развлечения, от внешних впечатлений Тогда отвыкнувши, уж я в себе самой Для сердца и души искала наслаждений, И пищи, и огня. Там ум сдружился мой С отрадой тихою спокойных размышлений И с самобытностью. Там объяснилось мне Призванье темное. В глуши и тишине Бедна событиями, но чувствами богата, Тянулась жизнь моя. — Над головой моей Любимых призраков носился рой крылатый, В ушах моих звучал веселый смех детей; И сокращали мне теченье длинных дней Иголка, нитки, кисть, подчас за фортепьяном Волненье томное, — когда былого сон, Мелодией знакомой пробужден, Опять меня смущал пленительным обманом… И много счастливых, восторженных минут, Сердечной радостью волшебно озаренных, Прожито там, в степях… О, пусть они живут Навеки в памяти и в мыслях сокровенных!.. А ты, затерянный, безвестный уголок, Не многим памятный по моему изгнанью,— Храни мой скромный след, храни о мне преданье, Чтоб любящим меня чрез много лет ты мог Еще напоминать мое существованье! Июнь 1840 Вороново 45
Покинут мой прекрасный зал, пуст мой очаг!.. «Чайльд-Гарольд», песнь 1 (англ.). — Ред.
18. КАК ДОЛЖНЫ ПИСАТЬ ЖЕНЩИНЫ
……………………………………………de celles Qui gardent dans leur sein leurs douces 'etincelles, Qui cachent en marchant la trace de leurs pas, Qui soupirent dans l’ombre, et que l’on n’'entend pas… Joseph Delorme [46]
Как я люблю читать стихи чужие, В них за развитием мечты певца следить, То соглашаться с ним, то разбирать, судить И отрицать его!.. Фантазии живые, И думы смелые, и знойный пыл страстей — Всё вопрошаю я с внимательным участьем, Всё испытую я; и всей душой моей Делю восторг певца, дружусь с его несчастьем, Любовию его люблю и верю ей. Но женские стихи особенной усладой Мне привлекательны; но каждый женский стих Волнует сердце мне, и в море дум моих Он отражается тоскою и отрадой. Но только я люблю, чтоб лучших снов своих Певица робкая вполне не выдавала, Чтоб имя призрака ее невольных грез, Чтоб повесть милую любви и сладких слез Она, стыдливая, таила и скрывала; Чтоб только изредка и в проблесках она Умела намекать о чувствах слишком нежных… Чтобы туманная догадок пелена Всегда над ропотом сомнений безнадежных, Всегда над песнию надежды золотой Вилась таинственно; чтоб эхо страсти томной Звучало трепетно под ризой мысли скромной; Чтоб сердца жар и блеск подернут был золой, Как лавою волкан; чтоб глубью необъятной Ее заветная казалась нам мечта И, как для ней самой, для нас была свята; Чтоб речь неполная улыбкою понятной, Слезою теплою дополнена была; Чтоб внутренний порыв был скован выраженьем, Чтобы приличие боролось с увлеченьем И слово каждое чтоб мудрость стерегла. Да, женская душа должна в тени светиться, Как в урне мраморной лампады скрытой луч, Как в сумерки луна сквозь оболочку туч, И, согревая жизнь, незримая, теплиться. 22 сентября 1840 Москва 46
О тех, кто хранит в груди нежные искры, кто скрывает следы своих шагов, кто вздыхает в тени и кого не слышно… Жозеф Делорм (франц.). — Ред.