— Да, — коротко отозвалась девочка и опустилась на колени возле оленя. — Пожалуйста, дай мне посмотреть. Обещаю не делать тебе больно.

Оленуха снова вздрогнула, но все же кивнула.

Ласси нагнулась ниже и посмотрела на раздутое вымя оленухи. Трудно было что-то разглядеть сквозь густую свалявшуюся шерсть. Наверное, поэтому Эйнар раньше и не заметил беды. На одном из сосков темнела отметина от укуса, и там началось воспаление.

— Ее укусила лиса, — сообщила девочка брату. — Посмотри сюда.

Эйнар нагнулся посмотреть и негромко присвистнул.

— Ой, будь я… Я ведь даже не подозревал! — Он хлопнул оленуху по боку. — Прости, девочка. Я принесу тряпок и обмою.

— В прошлом году, когда Анни порезала руку, папа купил лекарство, — напомнила ему ласси, выпрямляясь и гладя оленуху куда ласковее. — Там в коричневом горшочке на буфете еще есть немного.

Эйнар кивнул и побежал за тряпками и снадобьем. Ласси осталась рядом с оленухой, поглаживая ее по носу.

— Прости, мы не знали, — мягко сказала она. — Я позабочусь, чтобы с этих пор никакие лисы тебя больше не трогали.

И она сдержала обещание. Да и как лисы могли не послушать ее, если она в ответ выслушивала их горести?

Вскоре по округе пошла молва, будто младшая дочка Ярла Оскарсона имеет подход к животным. Ей можно было доверить успокоить самую вредную лошадь или вразумить самого тупого барана, а лисы и волки обходили двор Ярла по большой дуге. Когда такие пересуды достигали ушей Фриды, та фыркала и отворачивалась. Но Ярл сиял от гордости за младшую дочь и про себя думал: какая жалость, что у жены так и не нашлось для нее имени, ведь девочка постепенно превращалась в весьма привлекательную молодую женщину.

В шестнадцатую зиму ласси в доме оставались только она, Ханс Петер и Эйнар. Остальные все переженились или, в случае Торста и Аскеля, отправились на заработки в Христианию. Несмотря на погоду, то было счастливое время. Они по-прежнему мерзли, и пищи едва хватало, но кормить приходилось меньше ртов.

С практической точки зрения ласси могла понять холодность матери по отношению к детям и ее мрачную радость при проводах их в большой мир. Хорошо иметь больше места в кровати и больше одеял, в которые можно закутаться. Приятно вставать из-за стола с полным животом и знать, что и завтра после ужина живот будет полон.

Слава юной девушки, знающей подход к животным, продолжала распространяться, и это также приносило семье небольшой доход. Люди давали полдюжины яиц с одной курицы, чтобы ласси сказала им, чем хворает другая, и пару уток за помощь в обучении новой собаки. Ласси нравилось слушать зверей и птиц, хотя она никому, кроме Ханса Петера, никогда до конца не объясняла, как у нее получается докапываться до истины.

К шестнадцати годам ласси уже полагалось бы гулять с одним из живущих по соседству парней, но звери интересовали ее гораздо больше, чем молодые люди. Она не хотела прожить жизнь так, как ее мать: озлобленной и одинокой, с девятью детьми на побегушках. Ласси любила малышей и понимала, что когда-нибудь ей захочется одного или двух собственных. Но сначала она мечтала посмотреть мир. Ей хотелось путешествовать, знакомиться с новыми людьми и разгадать тайну печали в глазах Ханса Петера.

Однажды летним днем (хотя он вряд ли заслуживал такого названия) ласси как раз размышляла об этом, вытаскивая ведро с водой из колодца. Она уже принесла обратно сыр, оставленный Ярлом в качестве подношения троллям. С тех пор как белый олень даровал ей имя, она взяла за правило забирать еду, как только отец уходил рубить дрова. Затем она маскировала добычу: нарезала сыр ломтиками или взбивала сливки в масло, чтобы он не заметил. Фрида восприняла это как проявление здравого смысла в младшем ребенке, а Ярл пребывал в уверенности, что тролли умиротворены.

Чтобы разбить корку льда на поверхности воды, ведро приходилось бросать в колодец с силой. Но было достаточно тепло и без парки, вполне хватало двух свитеров и варежек. Ласси даже подумывала сходить после обеда поискать морошку.

Вдруг она услышала странный плач и подскочила. Половина воды выплеснулась из ведра обратно в колодец. Ласси резко обернулась, пропуская веревку между пальцев.

— Прости, девочка, — пророкотал дружелюбный голос. — Не знал, что ты замечталась.

Ласси подняла голову выше и уперлась взглядом в улыбающиеся глаза и бородатое лицо свекра Йорунн, Рольфа Симонсона. Это был громадный, похожий на медведя дядька с непривычно темными волосами и светлыми веселыми глазами. В руках у него было драное одеяло, которое извивалось и скулило. Так вот откуда доносился услышанный ею плач!

— Припас для тебя кое-что, — проворчал Рольф, протягивая ей сверток. — Нынче утром нашел и говорю Нильсу: младшей сестричке Йорунн понравится такая штука. Отнесу-ка ей. — Он добродушно хохотнул.

Ласси вытаращилась на гостя. Зачем, во имя всех святых, он принес ей младенца? Брыкающийся, плачущий сверток не мог быть ничем другим!

— Подойди же и возьми его, девочка, он не укусит… ну, попытается, конечно, но зубки у малыша не шибко острые. — Он снова махнул свертком в ее сторону.