Вместе со своими единомышленниками Желябов пришел к твердому выводу, что русским социалистам необходимо повести политическую борьбу. Это был огромный шаг вперед. Окончательно отбрасывался

бакунистский анархизм. Еще недавно среди народников решительно преобладал предрассудок, что гражданские свободы, парламенты только содействуют дальнейшему закабалению рабочих и крестьян, ничего им не давая. Большое политическое чутье обнаружил Желябов и в своем утверждении, что русская либеральная буржуазия не способна к серьезной борьбе с самодержавием. Желябов искал для социалистов союза не с либералами, а с крестьянством. Знакомства с либералами не затемнили его революционного сознания. Однако, делая эти вполне правильные заключения, Желябов, по-прежнему продолжал противопоставлять социализму политическую борьбу. Только раньше он высказывался за социализм против политики. Теперь он стал высказываться за политику, отодвигая назад социализм. Морозов в своих воспоминаниях проводит приблизительную программу, принятую на Липецком съезде. В этой программе нет ни грана социализма нет даже о нем упоминания. Ее мог принять любой буржуазный радикал. В программе говорится: - никакая деятельность, направленная ко благу народа, невозможна вследствие царящего… правительственного произвола…-Поэтому мы будем вести борьбу по способу Вильгельма Телля… - И только… надо признать: далеко не все участники съезда были социалистами и Морозов недаром заявляет, что он не помнит ни одного разговора о социализме. Конечно, это заявление подлежит ограничениям. Желябов несомненно был не только революционным, крестьянским демократом, но и социалистом-утопистом, чего уже в то время нельзя было сказать ни о Морозове, ни о Tихомирове. На Липецком съезде, однако, вопрос о социализме, о том, как его понимать, поставлен не был; его заслонила "политика". Если бы участники съезда постарались выяснить этот вопрос, обнаружились бы значительные разногласия.

Надо, полагать, что "программа" далеко не удовлетворяла Желябова: по признанию Морозова, Андрей Иванович, правда, значительно позже, горячо спорил с ним по поводу этой программы и добился того, что была выработана новая, помещенная в № 3 "Народной Воли". По какой линии велись споры, догадаться не трудно: в новой программе о социализме, в крестьянском его понимании, говорится в пространных выражениях. На съезде Желябов, очевидно, не желал обострять разногласий. Он добился единодушия, но дорогой ценой.

Необходимо повести политическую борьбу. Для этого в условиях самодержавного строя нужна подпольная, централизованная партия. В этом признании тоже делался шаг вперед. Но в каких отношениях партия должна находиться к классу, к народу, к крестьянству, к рабочим? Раньше полагали - вывезет бунтарская стихия. Теперь стали, наоборот, говорить: вывезет крепко спаянная организация заговорщиков. Но по прежнему продолжали рассуждать: либо стихия, либо сознательное руководство, либо класс, либо партия. либо народ, либо заговорщики. Желябов говорил (правда, на Воронежском съезде, но это все равно):

–  Я знаю очень умных, энергичных общественных мужиков, которые теперь сторонятся от мирских дел, потому что крупного общественного дела они себе не выработали, не имеют, а делаться мучениками из-за мелочей не желают; они люди рабочие, здоровые, прелесть жизни понимают и вовсе не хотят из-за пустяков лишиться всего, что имеют. Конституция дала бы им возможность действовать по этим мелочам, не делаясь мучениками, и они энергично взялись бы за дело. А потом, выработавши в себе крупный общественный идеал, не туманный, как теперь, а ясный, осязательный, и создавши великое дело, - эти люди уже ни перед чем не остановятся, станут теми героями, каких нам иногда показывает сектантство. Народная партия образуется именно таким путем…

Желябов имеет в виду мелких товарных производителей, скорее всего "хозяйственных мужичков", но сейчас нам важнее отмстить другое; получается так: умные и энергичные мужики вмешиваться в борьбу пока не хотят, поэтому за революционное дело должны взяться, так сказать "официальные" социалисты. Они должны свалить самодержавие и тем расчистить дорогу означенным умным мужикам. Партия подставляется вместо класса, подменяет его. Естественно и неизбежно при этом, партия должна пониматься исключительно только как организация заговорщиков, обособленная от народа. Так оно и было. На съезде приняли устав Исполнительного комитета. Устав требует суровой самоотверженности, он превосходно передает суровый и героический дух той эпохи:

–  В Исполнительный комитет может вступить только тот, кто согласится отдать в его распоряжение всю свою жизнь и все свое имущество безвозвратно, а потому и об условиях выхода из него не может быть и речи.

–  Каждому вступающему читается этот устав по параграфам. Если он не согласится на какой-нибудь параграф, дальнейшее чтение должно быть тотчас же прекращено…

–  Комитет должен быть невидим и недосягаем…

–  Никто не имеет права называть себя членом Исполнительного комитета вне его самого. В присутствии посторонних он должен называть себя лишь его агентом…

Параграфы устава, повторяем, дышат горным воздухом, но они имеют в виду только Исполнительный комитет, а не партию, со всеми ее низовыми разветвлениями; партия как бы исчерпывается и покрывается Исполнительным комитетом. На деле этого не было и не могло быть: вокруг Исполнительного комитета группировались сотни и тысячи самых преданных сто ройников, нераздельно связавших свои судьбы с "Народной Волей", но при выработке устава участники совещания об этих людях как бы забыли. Произошло это оттого, что, неправильно решив вопрос об отношении класса к партии, они поняли последнюю исключительно только как организацию заговорщиков. Либо класс, либо партия.

Надо сказать, Желябов в то время не был убежденным централистом и влияние его при выработке устава, хотя и было значительным, но не являлось руководящим.

Съезд обсудил вопрос о терроре. Убийство царя было решено в сущности еще раньше. Нужно было только подтвердить это решение в связи с общим решением о терроре, как методе политической борьбы, что съезд и сделал. По словам Морозова Александр Михайлов произнес тогда одну из самых сильных своих речей. Это был страстный обвинительный акт против царя. Выступления Желябова тоже отличались сочностью и яркостью.
– Он доказывал, что если партия хоть сколько-нибудь считает своей целью обеспечение прав личности, а деспотизм признает вредным, если она, наконец, верит, что только смелой борьбой народ может достигнуть своего освобождения, то тогда для партии просто немыслимо безучастно относиться к таким крайним проявлением тирании, как тотлебенские и чертковские расправы, инициатива которых принадлежала царю. Партия должна сделать все, что может: если у нее есть силы низвергнуть деспота посредством восстания, она должна это сделать; если у нее хватает силы только наказать его лично, она должна это сделать; если бы у нее не хватило сил и на это, она обязана хоть громко протестовать… Но сил хватит без сомнения, и силы будут расти тем скорее, чем решительнее мы станем действовать… ("Андрей Иванович Желябов"),