2. Итак, почему же здесь евангелист относит это пророчество к болезни? Или потому, что принимал это свидетельство буквально, или для того, чтобы показать, что большая часть болезней есть следствие грехов душевных. В самом деле, если самая смерть, утверждение болезней, имеет своим корнем и началом грех, то тем более многие болезни. Точно также и то, что мы можем подвергаться болезням, родилось от греха. Видев же Иисус многи народы окрест Себе, повеле (ученикам) ити на он пол (Мф. 8, 18). Видишь ли, опять как Он чужд тщеславия? Другие евангелисты говорят, что Он запрещал демонам сказывать, кто Он; а Матфей говорит, что Он удалял от Себя народ. Делал Он это, с одной стороны, для того, чтобы научить нас скромности, с другой – для того, чтобы укротить иудейскую зависть и убедить нас ничего не делать из тщеславия. Он не только исцелял тела, но и исправлял душу, научая благочестию; показывал Себя и в том, что исцелял болезни, и в том, что ничего не делал из тщеславия. Действительно, многие из любви и удивления к Нему, и желая всегда наслаждаться Его лицезрением, неотступно пребывали при Нем. Да и кто бы удалился от творившего такие чудеса? Кто бы и просто не захотел взирать на Его лице и уста, изрекающие такие слова? Он достоин удивления не только по чудесам, но даже и один вид Его исполнен был великой приятности, как показывает то пророк, говоря: красен добротою паче сынов человеческих (Пс. 44, 3). Когда же Исайя говорит: не имяше вида ниже доброты (Ис. 53, 2), то говорит это или о непостижимой и неизглаголанной славе Божества, или о том, что случилось с Ним во время страданий, и именно – о бесчестии, которое претерпел Он во время распятия на кресте, или о смирении, которое являл во всем в продолжение целой жизни. Далее Спаситель не прежде повелел ученикам переправиться на ту сторону, как по исцелении болезней. Иначе народ не мог бы перенесть этого. Как на горе он не только пребывал со Христом тогда, как Он проповедовал, но и последовал за Ним, когда Он молчал, так и здесь прилеплялся к Нему не только тогда, когда Он чудодействовал, но и когда перестал чудодействовать, и от самого лица Его получал великую пользу. В самом деле, если Моисей имел прославленное лицо, и Стефан – лицо ангельское, то представь, каков тогда должен быть вид общего Владыки! Может быть, многие воспламенились желанием узреть Его образ; но если мы пожелаем, то узрим и гораздо лучший образ. Если мы с упованием проведем настоящую жизнь, то увидим Его на облаках, сретивши в бессмертном и нетленном теле. Смотри, с каким благоразумием Спаситель отсылает народ, чтобы не устрашить. Он не сказал: удалитесь; но повелел переплыть на ту сторону, обнадеживая, что и Он непременно придет туда. Но тогда как народ показал столько любви ко Христу и с таким усердием следовал за Ним, один раб богатства и весьма надменный человек подошел к Нему и сказал: Учителю, иду по Тебе, аможе аще идеши (Мф. 8, 19). Видишь ли, какова гордость? Почитая недостойным считать себя между простым народом, но показывая, что он гораздо выше черни, с такими мыслями приступает ко Иисусу. Таковы уже иудейские нравы; они обычно исполнены неблаговременного дерзновения. Точно так же впоследствии некто другой, когда все молчали, сам приступивши сказал: «какая первая заповедь» (см.: Мф. 22, 36). Впрочем, Господь не осудил его за неуместную дерзость, научая нас тому, чтобы мы терпели и таковых. Потому-то Он не обличает явно тех, которые имели злые намерения, но Свои ответы направляет против их мысли, предоставляя им одним видеть обличения и доставляя им двоякую пользу: во-первых, тем, что показывал в Себе знания сокровенного в совести; во-вторых, тем, что, несмотря на такое сердцеведение, попускал скрывать свое намерение и давал возможность исправиться, если только захотят. Таким точно образом поступил Он и с приступившим к Нему теперь. Последний, видя многие знамения, и то, что многие ими были привлекаемы ко Иисусу, надеялся обогатиться от таковых чудес, почему и поспешил заявить о своем желании следовать за Ним. Но из чего это известно? Из ответа, который дает Христос, сообразуясь не со словами вопроса, но с мыслию. Что же, – говорит ему Христос, – ты надеешься, следуя за Мной, собирать деньги? Не видишь ли, что у Меня нет жилища даже и такого, какое имеют птицы? Лиси, – говорит Он, – язвины имут, и птицы небесныя гнезда: Сын же Человеческий не имать где главы подклонити (Мф. 8, 20). Впрочем, это сказал Он не для того, чтобы отдалить его от Себя, но чтобы обличить его худое намерение и доставить случай следовать за Собою с таковою надеждою, если захочет. А чтобы узнать тебе его лукавство, смотри, что он делает. Услышав слова Христовы и будучи обличен, он не сказал: готов последовать.

3. Подобным образом часто поступал Христос и в других случаях. Хотя явно не обличал Он, но ответом показывал мысль к Нему приходивших. Так и тому, который говорил: Учителю благий (Мф. 19, 16) и этой лестью думал расположить Его к себе, Он, имея в виду его намерение, отвечал: что Мя глаголеши блага? Никтоже благ, токмо един Бог (Мф. 19, 17). И когда говорили Ему: се, Мати Твоя, и братия Твоя ищут Тебя (Мф. 12, 47) (так как последние еще имели в себе нечто человеческое и желали не услышать что-нибудь полезное, но показать, что они близки к Нему, и тем потщеславиться), послушай, что говорит: кто есть Мати Моя, и кто суть братия Моя? (Мф. 12, 48). И опять самим братьям Своим, которые говорили Ему: яви Себе мирови (Ин. 7, 4) и желали чрез то приобрести себе тщетную славу, сказал: время ваше всегда готово, Мое же не у прииде (Ин. 7, 6). То же самое делает и с противной стороны. Так о Нафанаиле говорит: се, воистину Израильтянин, в немже льсти несть (Ин. 1, 47). И опять: шедше возвестите Иоаннови, яже слышите и видите (Мф. 11, 4). И здесь Он дал ответ не на слова, но на мысль пославшего. Подобным образом, и к народу говорит сообразно с его внутренним расположением: чесо изыдосте в пустыню видети? (Лк. 7, 24). Так как народ, вероятно, думал об Иоанне, как о простом и обыкновенном человеке, то, исправляя такое его мнение, говорит: чесо изыдосте в пустыню видети? Трость ли ветром колеблему? Человека ли в мягки ризы одеяна? (Лк. 7, 24–25) – показывая чрез то и другое, что он и сам в себе тверд, и не может быть расслаблен никакими удовольствиями. Так точно и здесь Христос дает ответ, сообразный с мыслью говорившего. Приметь, какую кротость показывает Он и в настоящем случае. Он не сказал: хотя Я имею, однако презираю; но сказал: не имею. Видишь ли, сколь великую Он имел осмотрительность и вместе снисходительность? Ел ли Он когда, пил ли или казался делающим что-либо несогласно с Иоанном, – Он делал и это для спасения иудеев или, лучше, для спасения целой вселенной, и вместе заграждая уста еретиков, и сильно желал привлечь к Себе бывших тогда при Нем. Другой же некто, продолжает евангелист, сказал Ему: Господи, повели ми прежде ити и погребсти отца моего (Мф. 8, 21). Видишь ли различие? Тот бесстыдно говорит: иду по Тебе, аможе аше udeuiu; а этот, даже испрашивая позволение на благочестивое дело, говорит: повели ми. Впрочем, Христос не позволил, а сказал: остави мертвых погребсти своя мертвецы, ты же по Мне гряди (Мф. 8, 22). Спаситель везде обращал внимание на намерение. Но почему, скажет кто-либо, не позволил? Потому что и без него было кому исполнить то дело, и умерший не остался бы без погребения; между тем ученику не должно было удаляться отдела более необходимого. Сказав же: мертвецы своя, показывает, что мертвец не Его. Умерший, по моему мнению, был из неверовавших. Если же ты удивляешься юноше в том, что он спрашивал Иисуса о столь необходимом деле и не удалился самовольно, то тем более подивись тому, что он остался при Иисусе и тогда, когда получил запрещение. Но скажет кто-либо: не быть при погребении отца не было ли знаком крайней неблагодарности? Если бы он сделал это по лености, то оказал бы неблагодарность; но если сделал это для того, чтобы не прервать необходимейшего дела, то в таком случае удалиться было бы знаком величайшего неразумия. Конечно, Иисус запретил ему не потому, чтобы повелевал не воздавать почтения родителям, но с целью показать, что ничто не должно быть для нас необходимее небесного и что с великим тщанием должно стараться о небесных благах и не забывать о них даже на самый краткий срок, хотя бы отвлекали от того самые нужные и неминуемые дела. В самом деле, что может быть необходимее погребения отца и что легче? На это потребно было немного времени. Если же и настолько времени, сколько нужно для погребения отца, небезопасно оставлять духовные предметы, то представь, чего будем достойны мы, которые всегда оставляем дела христианские, и самое маловажное предпочитаем необходимому, и без всякого побуждения предаемся нерадению. Далее, мудрости учения Спасителева должно удивляться и потому, что Он сильно привлек к Себе юношу словом и, вместе с тем, освободил его от бесчисленного множества зол, как-то: от рыданий, плача и всего отсюда происходящего. Действительно, после погребения нужно было рассматривать завещания, заниматься разделом наследства и всем прочим, что происходит в таких случаях, – и, таким образом, волна за волной, унося его все дальше, весьма далеко увлекли бы от пристанища истины. Потому-то Христос влечет и прикрепляет его к Себе. Если же ты еще удивляешься и смущаешься тем, что ему не было дозволено находиться при погребении отца, то вообрази, что многие не дают знать малодушным о смерти их ближних и не допускают быть при гробе, хотя бы умер отец, или мать, или сын, или другой кто-либо из родственников, и мы за это не обвиняем их в жестокости и бесчеловечии – и весьма справедливо. Напротив, допускать малодушных предаваться плачу – было бы делом жестокости.

4. Но если худо плакать и сокрушаться о сродниках, то гораздо хуже удаляться от духовных наставлений. Вот почему Спаситель в одном месте и говорит: никтоже, возложь руку свою на рало и обратившись вспять, управлен есть в Царствии Небесном (Лк. 9, 62). Подлинно, гораздо лучше проповедовать Царствие Божие и других избавлять от смерти, нежели погребать ни к чему не нужного умершего, и особенно тогда, когда есть люди, могущие исполнить это дело. Итак, отсюда научаемся мы тому, что не должно терять и малого времени, хотя бы было бесчисленное множество побуждений к тому, но всему, даже самому необходимому, должно предпочитать духовное, и знать, в чем состоит жизнь и в чем – смерть. Многие ведь из тех, которые по видимому живут, ничем не различаются от мертвых, когда живут во зле; вернее – они даже хуже мертвецов. Умерый свободися от греха (Рим. 6, 7), говорит апостол. А тот, кто живет во зле, служит греху. Не говори мне, что он не съедается червями, не лежит во гробе, не закрыл глаз и не обвит пеленами. Он большие претерпевает мучения, нежели умерший, не потому, чтобы черви съедали его, но потому, что страсти душевные терзают его лютее зверей. А если у него открыты глаза, то и это опять гораздо хуже того, как если б они были закрыты. Глаза умершего ничего не видят худого; а этот, имея открытые глаза, подвергает себя бесчисленным болезням. Тот лежит во гробе, ничего не чувствуя; а этот заключен во гробе бесчисленных болезней. Но ты не видишь гниения его тела? Что же? Душа его еще прежде тела растлела, погибла и подвергается большему гниению. Тот смердит десять дней, а этот во всю жизнь дышит зловонием, имея уста хуже всяких нечистых мест, – так что они различаются между собою только тем, что один подвергается только естественному тлению, а другой к нему присоединяет еще гниение, происходящее от нечестивой жизни, ежедневно вымышляя для себя бесчисленные причины растления. Но этот ездит на коне? Что же? Умерший лежит на одре. Но, что важнее, его никто не видит истлевающим и сгнивающим, потому что он имеет гроб своим покровом; а этот смердит повсюду, нося мертвую душу в теле, как во гробе. И если бы можно было увидеть душу человека, живущего в роскоши и нечестии, то ты увидел бы, что гораздо лучше лежать связанным во гробе, нежели быть окованным цепями греховными; лучше иметь на себе лежащий камень, нежели тяжкий покров бесчувственности. Вот почему сродникам этих мертвецов, когда они пребывают в такой бесчувственности, особенно должно приступать ко Иисусу с молением о них, подобно тому, как Мария молила о Лазаре. Пусть будет он смердящим, пусть четверодневным, – не отчаивайся, но приступи и отвали прежде камень, – и тогда увидишь его лежащим как бы во гробе и обвитым пеленами. И, если вам угодно, я представлю кого-нибудь из великих и знатных мужей. Не бойтесь: я представлю пример, не указывая на имя; – впрочем, если бы я открыл и имя, то и тогда не надлежало бы бояться. Кто, в самом деле, когда-либо боялся мертвого? Что бы он ни стал делать, всегда остается мертвым. Мертвый живому не может сделать никакого оскорбления. Итак, посмотрим на связанную главу таковых мертвецов. В самом деле, так как они беспрестанно пьяны, то у них, наподобие того, как мертвые связываются многими покровами и пеленами, все чувства заключены и связаны. Если же хочешь посмотреть и на руки, то увидишь, что и они также, как у мертвых, привязаны к чреву и обвязаны не пеленами, а, что гораздо хуже, узами любостяжания. Оно не допускает им простираться к милостыне или к другому какому-либо доброму делу, но делает их гораздо бесполезнее рук умерших. Хочешь ли видеть и ноги связанные?

Смотри – они также связаны заботами и оттого никогда не могут прибегать в храм Божий. Ты видел мертвого; теперь смотри и на погребающего. Итак, кто же погребает этих мертвецов? Дьявол, тщательно связывающий их и не дозволяющий уже человеку казаться человеком, но сухим деревом. Кто не имеет ни глаз, ни рук, ни ног, ни других членов, тот как может казаться человеком? Таким образом, можно видеть, что и душа их обвита пеленами, и есть скорее идол, нежели душа. Итак, поскольку они пребывают в бесчувственности, сделавшись некоторым образом мертвыми, то мы приступим к Иисусу, будем молить Его о их воскресении, отвалим камень, развяжем пелены. Как скоро ты отвалишь камень, то есть отнимешь ту бесчувственность, которую они показывают во зле, то тотчас изведешь их из гроба, а выведши отсюда, гораздо удобнее освободишь их от оков. Когда ты воскреснешь, тогда познает тебя Христос; когда разрешишься от уз, тогда Он призовет тебя и к Своей вечери. Итак, вы, други Христовы, ученики Его, – вы, любящие умершего, приступите ко Христу и помолитесь! Пусть умерший исполнен чрезмерного зловония; сродники не должны оставлять его и в этом случае, но тем более приступать к Богу (чем более умножается тление), подобно как сделали и сестры Лазаревы; должны до тех пор просить, молить и умилостивлять Бога, доколе мы не увидим его живым. Если мы будем так стараться о себе и о ближних, то скоро достигнем и будущей жизни, которую все мы да сподобимся получить, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.

1. Лука, не входя в исследование порядка времен, говорит так: бысть же во един от дний, Той влезе в корабль и ученицы Его (Лк. 8, 22). Точно также говорит и Марк. Но Матфей поступает не так: он соблюдает здесь и самый порядок происшествий. Не все евангелисты о всем писали одинаково, – о чем и прежде говорил я, чтобы кто-нибудь из опущения не заключил, что между евангелистами есть разногласие. Итак, Христос послал прежде народ, а учеников взял с Собою, как они свидетельствуют о том; взял же их не без цели и не без намерения, но для того, чтобы сделать их зрителями чуда, имеющего совершиться. Он, как некий наилучший наставник детей, поучал их тому, чтобы они, с одной стороны, были бесстрашны среди бедствий, а с другой – смирялись среди почестей. Чтобы они не превозносились тем, что Спаситель, отослав прочих, удержал их при Себе, – для достижения этой цели и вместе для приучения их к мужественному перенесению искушений, попустил им обуреваться волнами. Хотя, конечно, велики были и прежние чудеса, но настоящее чудо и заключало в себе немалое назидание, и было знамением, подобным древнему. Потому Спаситель и берет с Собою одних только учеников. Где совершались одни только чудеса, там дозволял Христос быть и народу; но где предстояли искушения и ужасы, там Он брал с Собою одних только подвижников вселенной, которых Он хотел обучить. Далее, Матфей говорит просто, что Иисус спал; а Лука говорит, что Он спал на возглавии, показывая чрез то Свое смирение и поучая нас великой мудрости. Итак, когда поднялась буря и море сильно волновалось, ученики будят Его, говоря: Господи, спаси ны, погибаем (Мф. 8, 25). Спаситель, прежде чем усмирить море, обратился к ним с обличением. Буря, как сказал я, попущена была для научения учеников; это было образом имеющих постигнуть их искушений, так как и после того Спаситель часто попускал им впадать в жесточайшие бедствия и чрез то укреплял дух их. Потому и Павел говорил: не хощем же вас не ведети, братие, яко по премногу отяготихомся паче силы, яко не надеятися нам и жити (2 Кор. 1, 8). И далее опять говорит: иже от толикия смерти избавил ны есть (2 Кор. 1, 10). Итак, Иисус прежде всего укорил учеников Своих, показывая тем, что надобно быть мужественными и среди сильнейшего обуревания волн, что Он все устрояет во благое. Так и самое смущение их принесло им пользу, поскольку чудо представилось им гораздо важнейшим, и происшествие навсегда сохранилось в их памяти. Когда Бог имеет намерение совершить что-нибудь чудесное, то сначала предустрояет многое для утверждения его в памяти людей, чтобы они не забывали совершенного Им чуда. Так и Моисей сначала страшится змия, и страшится не просто, но и с великим смущением, и потом уже видит совершающееся чудо; так и ученики ожидали сначала себе погибели, а потом получили спасение, чтобы они, чрез уверенность в опасности, познали величие чуда. Вот почему Спаситель и предается сну. В самом деле, если бы буря случилась во время Его бодрствования, то они или не устрашились бы, или не стали бы Его просить, а может быть, даже не подумали бы, что Он может совершить подобного рода чудо. Потому-то Он и предался сну, чтобы дать им время испытать страх и заставить их сильнее почувствовать происходящее. Человек иначе смотрит на то, что случается с другими людьми и что случается с ним самим. Так как ученики видели всех других облагодетельствованными, а себя самих не получившими никакого благодеяния, и были беззаботны (они ведь ни хромы не были, и никакой другой подобной болезни не имели), и потому им надлежало собственным чувством испытать Его благодеяния, то Он попускает восстать буре, чтобы им чрез спасение от нее сильнее почувствовать Его благодеяние. Вот почему Спаситель совершает чудо и не в присутствии народа, чтобы не обвинили учеников в маловерии; но, взявши их с Собою одних, исправляет и, прежде укрощения волнения вод, укрощает волнение душ их, укоряя их такими словами: что страшливи есте, маловеры? (Мф. 8, 26), и вместе научая, что не нашествие искушений, но слабость духа производит страх. А если кто скажет, что ученики не по страху и не по маловерию приступили ко Иисусу и разбудили Его, то я скажу, что это-то самое особенно и было доказательством ненадлежащего их о Нем мнения. Они были уверены в том, что Он, вставши, может укротить бурю; но что может сделать это и во время сна – в этом не были уверены. И что удивляться несовершенству их в настоящем случае, когда они и после многих других чудес еще оставались весьма несовершенными? Потому-то Христос часто и укоряет их; так, например, когда говорит: еще ли и вы без разума есте? (Мф. 15, 16). Итак, не удивляйся, если народ не имел о Нем высокого понятия, когда и сами ученики пребывали несовершенными. Чудишася, говорит евангелист, глаголюще: кто есть сей человек, яко и море и ветри послушают Его? (Мф. 8, 27). Впрочем, Христос не обличил их в том, что Его называли человеком; но ждал, до времени вразумляя их чудесами, что такое их мнение о Нем ошибочно. Отчего же почитали Его человеком? Оттого, что Он имел образ человеческий, спал, и был на корабле. Поэтому-то они в недоумении и говорили: кто есть Сей? Тогда как сон и внешний вид показывали в Нем человека, – море и тишина являли в Нем Бога.

2. Хотя и Моисей сотворил некогда подобное же чудо, однако и здесь открывается преимущество Христа, потому что Моисей чудодействовал как раб, а Христос – как Господь. Христос не простирал жезла, подобно Моисею, не воздевал рук к небу, не имел нужды в молитве; но, как Господь, повелевающий рабу и Творец твари, единым словом и повелением Он укротил и усмирил море, и буря тотчас совершенно утихла, так что не осталось никакого и следа волнения. Евангелист изобразил это так: и бысть тишина велия. И что было сказано о величии Отца Его, то Он опять явил в делах Своих. Что же было сказано об Отце? Рече, говорит пророк, и ста дух бурен (Пс. 106, 25). Так и здесь говорится: сказал – и бысть тишина велия. Потому-то особенно и удивлялись Ему люди; между тем они не удивились бы, когда бы Он поступил подобно Моисею. После того, как Христос удалился от моря, последовало другое, страшнейшее чудо. Беснующиеся, как злые беглецы, увидев Господа, говорили: что нам и Тебе, Иисусе Сыне Божий? Пришел ecu семо прежде времени мучити нас (Мф. 8, 29). Тогда как народ почитал Его человеком, бесы пришли исповедать Божество Его, и те, которые оставались глухими при возмущении и укрощении моря, услышали демонов, взывавших о том, о чем возвещало море своею тишиною. Потом, чтобы слова их не показались лестью, они самым опытом доказывают их истину: пришел ecu семо, вопияли они, прежде времени мучити нас. Потому-то прежде всего они и сознаются в своей вражде, чтобы их прошение не подверглось подозрению. Действительно, будучи пронзаемы, воспламеняемы и претерпевая нестерпимые мучения от одного только присутствия Христова, они невидимо подвергались истязаниям и обуревались сильнее моря. Тогда как никто не осмелился приблизиться к ним, Христос Сам подходит к ним. По свидетельству Матфея, они сказали: пришел ecu семо прежде времени мучити нас. Другие же к этому присовокупили и то, что бесы умоляли Его и заклинали не ввергать их в бездну. Они думали, что уже настало время их наказания, и боялись, как бы уже имеющие подвергнуться мучению. То, что Лука упоминает об одном беснующемся, тогда как Матфей говорит о двух, не показывает между ними разногласия. Разногласие между ними оказывалось бы только тогда, когда бы Лука сказал, что один только был беснующийся, а другого не было. Когда же один говорит об одном, а другой о двух, то это не есть признак противоречия, а показывает только различный образ повествования. И мне кажется, что Лука упомянул о том только, который был лютейшим из них, почему и бедствие его представляет более плачевным, говоря, например, что он, расторгая узы и оковы, блуждал по пустыне; а Марк свидетельствует, что он еще бился о камни. Да и самые слова их достаточным образом обнаруживают их лютость и бесстыдство, потому что они говорили: пришел ecu семо прежде времени мучити нас. Они не могли сказать, что не согрешили; но просят Его не подвергать их наказанию прежде времени. Так как Спаситель нашел их делающими нестерпимые лютости и злодеяния, и всяким образом обезображивающими и мучащими Его творение, то бесы и думали, что Он, по причине чрезмерных их злодеяний, не будет отлагать времени наказания. Потому-то они просили и умоляли Его. Таким образом те, которых не могли удержать и узы железные, приходят связанные; те, которые бегали по горам, выходят на поле; те, которые другим преграждали путь, останавливаются, увидя преграждающего им самим путь. Но почему они любили жить в гробах? Потому, что им хотелось во многих посеять пагубное учение, то есть что души умерших превращаются в бесов, чего никогда не должно даже и в уме представлять. Что же ты скажешь на то, – спросит кто-нибудь, – что многие из чародеев закалают детей с тою целью, чтобы их души после того им содействовали? А откуда это известно? Что закалают детей, о том говорят многие. Но что души закланных находятся с заклавшими их, скажи мне, откуда ты узнал об этом? Ты скажешь, что сами бесноватые взывают: я душа такого-то человека! Но и это – хитрость и обман дьявола. Не душа какого-нибудь умершего вопиет, а притворяющийся так демон, для обольщения слушателей. Если бы душа могла войти в существо дьявольское, то тем более она могла бы войти в свое тело. Притом нельзя представить, чтобы душа обиженная стала содействовать обидевшему ее или чтобы человек в состоянии был изменить свою бестелесную природу в другое существо. Если невозможно это в отношении к телам, так как никто не может превратить тела человеческого в тело ослиное, то тем более невозможно это в отношении к невидимой душе, которую никто не может превратить в существо демонское.

3. Итак, это – бредни пьяных старух и детские пугалы. Душе, отделившейся от тела, уже невозможно блуждать здесь, потому что праведных души вруце Божией (Прем. 3, 1). Если же души праведных в руке Божией, то и души детей, так как они не сделались еще злыми. Да и души грешников тотчас удаляются отсюда. Это видно из притчи о Лазаре и богаче. И в другом месте Христос говорит: сегодня душу твою истяжут от тебе (Лк. 12, 20). Да и быть не может, чтобы душа, исшедшая из тела, блуждала здесь. И это вполне сообразно с разумом. В самом деле, если мы, ходя по земле знакомой и известной нам, и будучи облечены телом, когда совершаем путь в странах чужих, не знаем без руководителя, какою надобно идти дорогою, то каким образом душа, отделившаяся от тела и отрешившаяся от всех земных связей, может знать без путеводителя, куда ей должно идти? Также и из многих других доказательств всякий может легко увидеть, что душа, исшедшая из тела, не может уже здесь оставаться. Так Стефан сказал: приими дух мой (Деян. 7, 59); и Павел говорит: разрешитися и со Христом быти, много паче лучше (Флп. 1, 23). Также о патриархе Писание говорит: и приложися ко отцем своим, воспитан быв в старости добре (Быт. 25, 8). А что и души грешников по смерти не могут здесь пребывать, послушай богача, который много о том просил и не получил желаемого. Если бы это возможно было, то он сам пришел бы и возвестил о происходящем там. Отсюда видно, что души, по отшествии отсюда, уводятся в некую страну и, уже не имея возможности возвратиться оттуда, ожидают страшного того дня.