Неожиданно в голове Глана и чародеев раздался громкий «голос» Шуршака:

«Всем быстро зажмуриться, прикрыть лица ладонями, а лучше повернуться спинами к скале!»

Глаза Охотник закрыл, даже ладошкой их прикрыл, но отвернуться не успел. И, несмотря на предпринятые им меры предосторожности, по зенкам шарахнуло так, что мало не показалось. Странный какой-то свет – ни плотно сомкнутые веки, ни прикрывавшие глаза ладони не стали для него существенной преградой.

Какое-то время кроме разноцветных светящихся шаров и искристых звездочек Глан ничего не видел. Однако неудержимый поток слез довольно быстро промыл ему глаза, и способность созерцать окружающее вновь вернулась к юноше.

Первое, что он увидел, было светящееся и переливающееся всеми оттенками солнечного спектра, будто громадный драгоценный камень, овальное пятно портального перехода высотой в два человеческих роста и парочка обалдевших чародеев, усердно трущих вежды тыльными сторонами ладоней. Похоже, парни не подозревали о коварных последствиях заклинания вскрытия крипты.

Только Шуршак не получил видимых повреждений органов зрения. Формик принял свою обычную позу мыслителя (стойка на четырех задних лапах, передние воздеты над головой) и самозабвенно пялился на светящееся пятно портальных врат, будто силился проникнуть взглядом за огненную завесу.

В следующий момент под темными небесами ночного Даниса раздался громкий рык импульсивного Кельина, а за ним весьма пространный монолог, привести который дословно вряд ли возможно из цензурных соображений. Чародей основательно и в мельчайших подробностях изложил все, что он думает об «умниках из отдела трансцендентных изысканий», снабдивших их группу столь мощной магической формулой и не обмолвившихся ни словом об опасных последствиях ее применения. Во второй половине своей самозабвенной речи он наглядно и живо описал, что ждет этих «яйцеголовых мудрил» после того, как он, Кельин, вернется в стены родной Академии. Глан хоть и был частично солидарен с бородатым брюнетом, степень грозящего провинившимся магам наказания все-таки посчитал несколько преувеличенной, может быть, потому, что все-таки успел прикрыть глаза ладонью, в результате пострадал значительно меньше магов, кои по причине своей недисциплинированности или самоуверенности не послушались велемудрого формика и всего лишь зажмурились.

– Готово, Глан, – дождавшись, когда его не в меру горячий коллега окончательно изольет душу, констатировал более уравновешенный Гальций. – Можете отправляться внутрь крипты. Да хранит тебя и твоего друга всемилостивейший и всеблагой Создатель…

– Ага, – кисло скривился Глан, который до последнего надеялся, что по каким-либо объективным причинам хранилище Древних все-таки останется нераспечатанным, – дождешься от твоего Создателя помощи.

– Не богохульствуй, Охотник! – громко заблажил Кельин.

«Чья б мычала…» – подумал юноша, вспомнив его недавнее публичное излияние чувств, но ничего не сказал, дабы не омрачить бурными разборками, может быть, последние мгновения своего пребывания на этом свете. Он посмотрел на так и не поменявшего позу формика и негромко спросил:

– Ты идешь, Шур, или мне в одиночку туда отправляться? – И, не дожидаясь ответа, неторопливым шагом уверенного в себе человека направился прямиком к переливчатому пятну.

Верный Шуршак тут же опустил передние лапы и рванул с места с невероятной для любого другого живого создания скоростью, да так, что успел нырнуть в разверстые объятия телепорта за мгновение до того, как это сделал Охотник.

Фаррук тихонько крался вдоль стены неосвещенного здания к заветному окошку с балконом на втором этаже. Рельефная кирпичная кладка вполне позволяла человеку, обладающему достаточной силой и ловкостью, преодолеть две с половиной сажени и добраться до нижнего края балкона. Далее еще проще: цепляясь за кованую ажурную вязь, он бесшумно перелез через парапет. Постоял с минуту, чтобы успокоить дыхание.

Ну все, отдышался, теперь можно двигать дальше. Юноша надавил рукой на приоткрытую балконную дверь. Та без малейшего скрипа распахнулась. Отодвинув легкую узорчатую вуаль занавески, он скользнул в пахнущую жасмином и апельсиновой цедрой темноту девичьей спальной комнаты.

Виолетта не спала. Едва лишь Фаррук перешагнул невысокий балконный порожек, на его плечи легли белоснежные в призрачном свете магического ночника две тонкие девичьи ручки. А нежные алые губы тихо прошептали:

– Наконец-то, любимый. Я так тебя ждала.

От этих слов героя-любовника бросило сначала в жар, потом в холод, а потом опять в жар. Без лишних слов он обнял девушку за плечи и уже собирался слиться устами в жарком поцелуе (Господи, до чего же банально это звучит!), но тут прямо на его глазах Виола начала трансформироваться в нечто чудовищное. Белая атласная кожа посерела, обвисла складками и покрылась неприятными волосатыми бородавками. Лицо округлилось, и на месте лебяжьей шейки заколыхалось неисчислимое количество подбородков. Глазки заплыли жиром и превратились в пару узких щелочек. Изо рта пахнуло удушающей вонью, словно из потревоженной выгребной ямы. Лежащие на его плечах руки распухли и приобрели чувствительную весомость. Хрупкий стан девушки также заметно погрузнел, а ноги стали походить на две колоды для рубки мяса.

Фаррук с ужасом осознал, что перед ним вовсе не его любимая Виола, а ее наперсница и гарант девичьей целомудренности ужасная и отвратительная Элефантина.

– Прижми же меня к себе сильнее! – крепко обхватывая шею оторопевшего юноши, громко возопила мегера. – Возьми меня, юный красавец! Я трепещу от страсти! Обладай мной, как твоей душе будет угодно! Я на все согласна, мой безрассудный любовник!

В тот же миг Элефантина перешла от слов к делу. Своими ручищами она стала притягивать голову Фаррука к своему лицу. Юноша как мог пытался сопротивляться, но давление двух могучих конечностей уродливой мегеры легко преодолевало все его потуги высвободиться. Смрадный рот навязчивой старухи неумолимо приближался к его рту.