– Мы не остались живы, мы воскресли.

– Но почему именно мы?

– Я не знаю, – Марина задумалась. – И, наверное, никто не знает. Даже Христо.

– Все это странно.

– Странно, да. Но мы – жители этого мира, он наш, и в наших силах сделать его лучше.

Я вздрогнул – на лоб упала холодная капля.

– Пойдем отсюда, – Марина потянула меня за рукав. – Есть хочу – умираю.

Мы стали подниматься по шахте лифта, осторожно ступая на ржавые перекладины металлической лестницы.

– Поговорили?

Наверху нас встречал Киркоров. Он подмигнул мне, скользко улыбаясь. Значок «Работник парковки №56» поблескивал на груди.

Киркоров смутился, прикрыл значок.

– Безделушка. Правда, красиво?

Я не ответил, борясь с желанием двинуть его по роже: теперь я знал, кто подсматривал за нами.

– Киркоров, мы с Андреем жутко проголодались. Как думаешь, Снегирь расщедрится на доппаек?

– Сомневаюсь, – Киркоров почесал рукой изуродованную сторону лица.– Он и так не в восторге, что появился лишний рот.

Я хмыкнул:

– Как будто я навязывался.

– Не слушай его, – засмеялась Марина.– Киркоров мастер пошутить.

– Мастер, да, – я снова кинул взгляд на значок.

– Что ты уставился, дикий? – окрысился вдруг возрожденец.

Я шагнул к нему, схватил за грудки. Марина охнула.

– Держись подальше от меня и моей женщины.

– Твоей женщины? – изо рта Киркорова несло падалью. – С каких это пор?

Я потянулся к ножнам, – черт, нет заточки!

– Андрей, отпусти его.

Я оттолкнул Киркорова, тот ударился спиной о стену, выругался.

Мы пошли прочь по развалинам какого-то здания. Злоба плескалась во мне, заставляя скрежетать зубами.

– Чего ты вызверился на него? – Марина схватила меня за рукав. Я освободился.

– Ничего.

Впереди показалась наполовину обрушившаяся стена из красного кирпича, показавшаяся мне смутно знакомой. На нескольких уцелевших башенках нахлобучены снежные шапки.

– Вообще – то Киркоров предлагал мне стать его самкой, – призналась Марина, поеживаясь от холода.

– А ты?

– Послала его. Ты видел эту рожу?

– У меня рожа не лучше.

– Это не тебе судить.

Марина нашла место в стене, где слом был значителен, проворно вскарабкалась на нее.

– Скорее, Андрей!

За стеной – площадь, еще дальше – многочисленные развалины, поросшие кустарником и невысокими деревцами. Слева от нас – груда кирпича, справа, – руины какого-то храма: сломленные чудовищной силой разноцветные башенки лежат в снегу в каком-то пугающем порядке, точно игрушки, разложенные ребенком-великаном.

Марина спрыгнула со стены. Подметки ботинок глухо ударились о камень. Махнула мне рукой: «Давай!». Я последовал вслед за ней.

– Ты чего?

Я кружился на месте, пытаясь представить, как здесь было до Дня Гнева.

– Знакомое место.

Марина рассмеялась.

– Ты еще не догадался? Мы же на Красной площади. Видишь?

Она указала на приземистое здание, давшее трещину прямо посреди короткого слова «Ленин».

– Мавзолей Ленина. В нем хранилась мумия вождя, до тех пор, пока ее не украли сектанты. А вот там, под снегом, – циферблат часов и гигантская звезда, – все это было водружено на Спасскую башню. Видишь красный пенек? Раньше это была Спасская башня. Вон – развалины Исторического музея, кстати, в них можно нарыть массу прикольных вещиц, а вот это – Храм Василия Блаженного. Сюда-то нам и надо.

Перед Храмом – оплавленная статуя: мужчина с изуродованным лицом призывает к чему-то сидящего безголового мужчину, воздев к небу обрубок руки.

– Минин и Пожарский, – сообщила Марина. – В книжке «История для седьмого класса» написано, что они спасли Россию от интервентов. Интервенты, – это, наверное, враги. Раньше Красная площадь была культовым местом, центром столицы: здесь базировалась власть.

– А что же сейчас?

– Сейчас Красная площадь – это, по сути, окраина Московской резервации, запретная зона, как и весь центр бывшей Москвы. Это место называется Пустошь. Тут мало кто подвизается, – сектанты, мародеры. Стрелки здесь появляются редко, – какой смысл? Одни развалины… Вся жизнь резервации кипит в Кузьминках, в Выхино, в Бирюлево. Власть же резервации располагается где-то в районе ВВЦ.

– Власть?

– Ну да, Лорд-Мэр. Пойдем скорее. От голода в животе бурчит.

Обогнув занесенную снегом башенку, мы очутились на каменной лестнице. У двух плит, положенных одна на другую, Марина остановилась.

– Здесь проход, – кивнула на широкую щель. – Протиснешься?

– Угу.

– Тогда первый.

Я замешкался: вспомнился шприц, с сидящей на кончике иглы луной, боль, пронзившая шею…

– Ты чего?

– Ничего, – я полез в щель.

Здесь было темно и пахло сыростью. Что-то ударило меня по виску, я охнул от неожиданности, и тут же услышал из темноты рядом с собой недовольный голос Марины: