Майа высвободила руку и провела ладонью по его шее. Она наклонилась к нему. Их лица соприкоснулись. Их губы встретились.

Поцеловав его, Майа пришла в восторг. От замшевого воротника куртки шел жар, и казалось, что его стройную молодую шею окутало горячее облако. Запах мужского тела пробил плотную оболочку ее памяти, и она вспыхнула от пробудившегося желания. Майа почувствовала, что все ее нутро сжалось и будто взорвалось, а голова ни о чем не думала. Она стала крепко и страстно целовать его.

– Будь осторожна, моя мышка. – Со счастливым вздохом Ульрих вырвался из ее объятий. – За нами следят.

– Разве я не могу поцеловать парня в подземке? – удивилась она и вытерла рот рукавом. – Что тут плохого?

– Для нас ничего, – согласился он. – Но кое-кто может на нас обратить внимание. А это ни к чему.

Она оглядела вагон. На них уставились чуть ли не десяток мунхенцев. Поймав ее взгляд, немцы не стали отводить глаза. Они с большим интересом и без смущения рассматривали Майю и Ульриха. Она нахмурилась и прикрыла лицо камерой, пытаясь спрятаться от любопытных. Однако немцы заулыбались и помахали ей руками, весело кивая на фотоаппарат. Она неуверенно уложила его в сумку.

– Кстати, куда мы едем? Куда ты хочешь меня отвезти? Где мы заляжем на дно?

Ульрих от души рассмеялся:

– Так я и думал. Ты сумасшедшая.

Она ткнула его в бок:

– Только не говори, что тебе это не нравится. Слышишь, ты, жулик.

– Конечно нравится. Именно такую сумасшедшую я искал всю жизнь. Знаешь, ты очень хорошенькая. Правда. Но тебе стоит отрастить волосы.

– Я достану парик.

– Я принесу тебе семь париков, – пообещал Ульрих. Он опустил глаза, и она заметила, какие у него тяжелые веки. – По парику на каждый день недели. И добуду одежду. Ты же любишь хорошо одеваться, верно? По твоему жакету видно, что ты любишь хорошо одеваться.

– Я люблю яркие вещи.

– Ты убежала из дома, чтобы немного встряхнуться, получить впечатления, разве не так, моя мышка? С энергичными людьми можно классно оттянуться. – На мгновение она почувствовала его дыхание, но от поцелуев реакции Ульриха замедлились. Он утратил инициативу и с трудом мог контролировать свои жесты. – От объятий я всегда глупею, – заявил Ульрих и задумчиво погладил ее левое бедро. – Я собирался отвезти тебя в дешевенький отель, но потом решил, что тебя лучше спрятать в моей потайной берлоге.

– В потайной берлоге? Как это мило. Ну, и что мне еще нужно?

– Туфли получше, – очень серьезно посоветовал ей Ульрих. – Контактные линзы. Кредитные карточки. Парики. Пудра. Хоть какой-то немецкий. Карта города. Еда. Вода. Хорошая, теплая постель.

Они вышли из метро в Швабинге. Ульрих привел ее в полуподвал четырехэтажного дома двадцатого века, выстроенного из дешевого уродливого желтого кирпича. Кто-то аккуратно снял электропроводку, здание превратилось в развалины. Ульрих поднял масляную лампу со шнуром у входной двери.

– Ты не должна впускать в подвал санитарных инспекторов, – объяснил он ей. Они не стали подниматься на разболтанном лифте, а взобрались по темной, плохо пахнущей лестнице. – В службе социальной помощи работают упрямые скоты. Очень храбрые. А вот мунхенские полицейские хоть куда и потому ленивые. Хотят, чтобы машины работали за них. Но им трудно спрятать прослушки в подвале без электричества.

– А сколько человек живет в этой дыре?

– Человек пятьдесят. Приходят, уходят... Мы анархисты.

– И все молодые?

– Умираем к сорока годам, – сказал Ульрих по-английски и улыбнулся. – Они называют нас молодыми. Старикам подвалы не нравятся. Ни свобода, ни уединение им ни к чему. Они желают жить со своими воспоминаниями, пылесосами, креслами-качалками, наличностью, мониторами и охранной сигнализацией. Короче, им нужен комфорт. Настоящие старики никогда не живут в подвалах или в таких вот лачугах. Им это ни к чему. – Ульрих опасливо огляделся по сторонам. – Одна из многих потребностей, в которых они больше не нуждаются.

– Ульрих, у тебя есть родители?

– У каждого человека есть родители. Иногда мы от них сбегаем. Вольно или невольно. – Они добрались до площадки на третьем этаже, и он поднял шипящую лампу, чтобы получше рассмотреть ее лицо. Вид у него был озадаченный. – Не спрашивай меня о родителях, а я не стану спрашивать о твоих.

– Мои уже умерли.

– Тебе лучше, – отозвался Ульрих, продолжая взбираться по ступенькам. – Мне было бы тебя жаль, но я в этом не уверен.

Они поднялись на верхний этаж и отдышались. Вошли в прохладный холл с пустыми стенами, изрисованными граффити. Надписи были грубыми, вызывающими и весьма политизированными, написанными крупными аккуратными буквами. Многие были на английском. «Покупка новой машины сделает вас суперсексуальным». «Чем больше потратишь, тем больше получишь».