Взаимодействие трех составляющих — моды, политики и гигиены — создавало сложно организованное смысловое поле. Анализ журналов показал, что для внедрения гигиенически опосредованной идеологии в сферу моды были выбраны определенные локусы. Среди них доминировало обсуждение длины юбок (длинные/выше колена) и длины волос (косы/короткая стрижка). Как писал журнал «Искусство одеваться»: «…двух основ современного женского облика: короткого платья и короткой стрижки волос…» [Искусство одеваться 1928 № 7]. Весьма характерно следующее гигиеническое обоснование пользы коротких волос: «…от стрижки женские волосы… только выиграют в крепости: кожа головы и корни волос будут лучше омываться воздухом… и получать лучшее питание, чем при тяжелых, свернутых узлом… волосах наших матерей»; «…длинные волосы — удобная почва для размножения бактерий» [Искусство одеваться 1928 № 6; № 7].

Другими, менее значимыми «зонами» можно считать обсуждение обуви (низкий/высокий каблук, «тупой»/«острый» носок), чулок (хлопчатобумажные/шелковые), белья (хлопчатобумажное/шелковое, короткое/длинное), косметики (краситься/не краситься). Гигиенический вердикт высоким каблукам и узким носкам звучит следующим образом: «…современная модная обувь достигает своей „эстетической“ цели слишком дорогой ценой: появляются мозоли, искривление пальцев стопы, плоскостопие, неправильная походка и т. д.» [Искусство одеваться 1928 № 4:16]. Аналогичную ситуацию можно отследить и в связи с появлением короткого модного белья: «Для… холодного времени года… сочетание короткой юбки с т. н. „комбинацией“, носимыми без сорочки, даже прямо опасно для здоровья… тем более что и ажурно-тонкие чулки ни в какой мере не защищают от холода» [Искусство одеваться 1928 № 7] [27] . Таким образом, в исследуемый период гигиенические требования были формой политической экспансии, контролирующей и нормирующей моду.

Интересно, что «гигиеническая экспертиза» касалась не только современности, но и опрокидывалась в прошлое. Как правило, на констатацию гигиеничности/негигиеничности той или иной модной тенденции накладывалась еще одна аксиологически окрашенная оппозиция, которую можно обозначить как «новое/старое». «Новое» (стрижки, загар, укороченные юбки, одежда для спорта и пр.) чаще всего маркировалось как гигиеничное, удобное, практичное — и только как следствие — как отвечающее духу времени, прогрессивное, «социально-близкое» [28] . «Старое» (сложные прически, длинные волосы, макияж, корсеты, шлейфы, высокие каблуки и пр.) соответственно определяется как негигиеничное и неудобное. Обычно появление новых веяний во внешнем облике объясняется «духом времени» и ускорившимся ритмом жизни: «Мы живем в атмосфере быстро движущейся жизни, наш темп быстрый, мы торопимся, спешим…»; «…наши работницы… не имеют времени, устраивать на своих головах сложные прически, и для них, живущих деловой жизнью, по часам, короткие волосы являются прямо необходимой прической» [Искусство одеваться 1928 № 1:16], [Журнал для женщин 1926 № 2: 20]. Гигиенический дискурс журнальных статей о моде пропагандирует «тело, освободившееся от корсета, от длинных юбок, идиотски волочащихся по земле, подметавших полы и забиравших всю пыль, все миазмы, все микробы… от копны волос на голове, от громадных уродливых шляп…» [Искусство одеваться 1928 № i: 16]. К этому добавляется констатация несовместимости (комичности) предшествующей «антигигиеничной» моды с изменившимися социальными условиями и контекстами: «…для наших женщин были бы обузой и тяжелым стеснением перетянутая в корсет талия, тяжелая, поднимающая за собой пыль юбка, в которой не пролезешь в переполненный пассажирами трамвай или автобус. При современных жилищных условиях больших городов женщина в кринолине едва могла бы уместиться на полагающейся ей жилой площади; для этого ей пришлось бы не только стеснить, но даже вытеснить своих домочадцев» [Искусство одеваться 1928 № 9:17].

Кроме того, на страницах журналов осуществляется попытка идеологического переформулирования не только недавней (дореволюционной), но и всей предшествующей моды. История моды подвергается проверке на политическую благонадежность, при этом «гигиенические несоответствия» преподносятся как следствие классового неравенства [29] . У журнальных экспертов есть «идеологически близкие» и «идеологически чуждые» периоды в «истории костюма». Так, безоговорочное приятие вызывают одежды Древней Греции (освобождение тела от гнета одежды) и Французской революции (свободный крой и отмена корсета, короткие волосы), т. е. модные тенденции описывались через идеологически окрашенные метафоры. Например: «Короткая прическа стала модной опять во времена Революции… Подстриженные волосы снова подверглись гонению во времена Реставрации. Напрасно старались позже… восстановить легкую прическу революции» [Журнал для женщин 1926 № 2: 20]. Положительно оценивался также и (древне)русский национальный наряд (косоворотка) — за гигиеничность и удобство. Высмеиванию подвергались наряды XVII и XVIII веков — за роскошь и излишества. Но основным камнем преткновения была, безусловно «недавняя» мода конца XIX — начала XX века, точнее, ее знаковые атрибуты: корсеты, кринолины, шлейфы, шляпы, сложные прически.

Также важно отметить, что на описанные выше оппозиции накладывается еще и противопоставление «Запад!мы», которое далеко не всегда сводится к сравнению «чужого» и «своего». Отношение к западным модным тенденциям [30] в описываемый период носило амбивалентный характер. Прежде всего, в журналах публиковались и обсуждались сведения о модных тенденциях из-за рубежа, чаще всего из Парижа, изредка — из Нью-Йорка, Лондона, Берлина (постоянная рубрика «Парижские письма» в журнале «Искусство одеваться»; статьи за подписью «Парижанка» в «Женском журнале», «Искусстве одеваться», «Модах сезона» и др.). Тон этих заметок и система аргументации авторов достаточно часто демонстрировали приятие, а иногда и пиетет перед западной (парижской) модой.

Прежде всего она отвечала представлениям советских гигиенистов о полезности для здоровья, удобстве, рациональности. Кроме того, она репрезентировала такие положительно оцениваемые тенденции, как пропаганда здорового образа жизни и занятия спортом [31] . Так, в рубрике «Парижские письма» мы читаем: «Спорт радикально видоизменяет женский силуэт. Бюст ее (современной француженки. — Т.Д.) как бы уменьшился, ноги сделались более стройными и упругими, а руки — более мускулистыми и цепкими… Короткая юбка обеспечивает легкость движений…»; «…приветствуя с т. 3. гигиены и спорта короткую юбку наряду с уничтожением корсета…» [Искусство одеваться 1929 № 3:15; 1928 № 7].

И наконец, в дискурсе западной моды латентно присутствовала идея женской эмансипации, безусловно разделяемая журнальными авторами и отвечающая духу 1920-х годов. Идея женского освобождения, в том числе и благодаря свободной одежде, противопоставлялась пониманию одежды как одного из атрибутов закабаления женщины. Как писала В. Инбер (фельетон «На волоске от истины»), «Женщина, притянутая за свои длинные волосы к семейному очагу…» [Женский журнал 1926 № 2:17].

Однако, как и в обсуждении отечественной моды, в дискурсах, касающихся западных модных тенденций, зачастую присутствовала критика — того же, что страницей раньше безоговорочно поддерживалось (это вообще весьма характерное явление для женских журналов конца 1920-х — начала 1930-х гг.). Так, периодически появляется осуждение мини-юбок и тотальной стрижки волос. Неприятие коротких нарядов (а также косметики, высоких каблуков, шелковых чулок, «утягивающего» белья), как правило, получает гигиеническое обоснование — они вредны для здоровья. Реплики же в защиту кос обычно носят «эстетический» характер — длинные волосы жалко, это красиво и женственно. Например, появляются сообщения о выставках женщин, имеющих длинные волосы, победительницы которых получали большие денежные призы. (См. журнальную фотографию и подпись к ней: «Выставка устроена с целью протеста против стрижки волос…» [Искусство одеваться 1928 № 4:17].)